О дереве судят по плодам - [76]

— В нашей семье, — сказал он, — пять братьев и все мы — коммунисты. Мой старший брат, Оре, возглавляет чабанскую бригаду на нашей четвертой ферме. Чабан он опытный, и бригада его на хорошем счету. Реджеп — учитель химии. Недавно его назначили директором казанджикской школы-восьмилетки. Халлы — председатель сельсовета. Золотой характер у него! Вот кого по-настоящему уважает народ, так это его, нашего Халлы.

Сапармамед вытер пот с лица и заговорил снова:

— Есть у меня еще один брат, Байрамом зовут — тоже хороший парень. С ним я познакомлю вас в Ясхане…

— Как? Мы увидим Ясхан? — встрепенулся я. Я так много слышал о нем, о найденном там подземном море пресной воды, но побывать ни разу не довелось.

— Увидим-увидим! Все увидим. И брата увидим, и Ясхан увидим, и Узбой увидим, — заверил меня Сапармамед.

Вскоре такыр кончился и дорога запетляла по желтому песку между приземистыми цепкими кустами черкеза. Потом, все увеличиваясь в размерах, на нас стали наплывать один за другим, как волны, песчаные валы.

Пустыня. Безбрежная владычица всего, что растет и населяет ее. И оторопь берет того, кто первый раз ее видит. Она кажется мертвой, грозной, однообразной, молчаливой. Она пугает, оглушая звонкой тревожной тишиной.

Но так ли это? Так ли уж она мертва и молчалива?

Вон по откосу, вверх от разбитой дороги, задрав пушистый хвостик и оглядываясь по сторонам, во весь дух помчалась рыжая песчанка. Едем дальше. И вдруг, слева, из-под укромного куста кандыма метнулся и побежал, мелькая светлыми лапами, серый заяц. А в тихой низинке, усевшись на самом верху раскидистого куста, сердито сверкал бусинами глаз вековечный житель пустыни — черный ворон. С криком «чур-чури» перелетала с куста на куст серая саксаульная сойка. И даже высокие стройные кусты песчаной акации напоминали живых людей. Они росли попарно на обочинах дороги и, казалось, взявшись за руки, куда-то брели, как усталые путники.

Пустыня… Скольким поколениям туркмен-скотоводов она давала жизнь, дарила радость и счастье, кормила, поила, обувала и одевала!.. Это были смелые люди, настоящие рыцари пустынных раздолий. Они и сейчас живут вдали от шумных селений и так же смелы и по-рыцарски благородны, как прежде. Правда, пустыня уже не та, и люди, конечно, уже не те.

Вот слегка покачиваясь, сидит напротив меня молодой, глазастый, с густым загаром на щеках, потомок древних скотоводов Сапармамед Аннамамедов, которого чаще называют не по имени, а просто — Гармыш. Он — ученый зоотехник. Сперва он закончил техникум, а потом заочно и сельскохозяйственный институт в Ашхабаде. Работает в глубинке. За сто пятьдесят километров от райцентра. И не грустит, не жалуется на скуку. С такой же верностью, как и его предки, любит он пустыню, ее необозримые дали, кочующие отары овец.

Слушая Гармыша, я давно перестал замечать и крутые песчаные наносы, и кусты кандыма на них с косматыми, вскинутыми к небу, серо-зелеными ветвями. И то, как наша автомашина раз за разом ныряет в рыхлые лощины. О пути я вспоминал только тогда, когда, обессилев, машина глохла, задохнувшись на вязком подъеме. Тогда открывалась дверца кабины, из которой выходил злой, словно обуглившийся от жары, шофер Гельдымамед Тойджанов.

— Гармыш! — кричал он Сапармамеду.

— Иду, Четджан, иду! — отвечал ему зоотехник, спрыгивая на песок. Минут 10—15 они что-то делали с мотором… Сапармамед молчал. А шофер, обливаясь потом, сердито кого-то поругивал. Может, машину. А, может, меня.

Наконец, автомашина одолевала подъем и мы с Сапармамедом снова возвращались к беседе о совхозных делах.

— Да… Как ни велики Каракумы, а чабанам и здесь уже тесно, — говорил Сапармамед, глядя куда-то вдаль, поверх моей головы. — Вот судите сами. У нас в совхозе свыше шестидесяти тысяч овец. Много это или мало? Много! Сколько этим тысячам овец нужно пастбищ, колодцев для водопоя! И вот, наши чабаны в поисках привольных, богатых кормами угодий делают большие перекочевки, уходят вглубь пустыни. Даже вряд ли поверите — встречаются с пастухами из Куня-Ургенча, что на севере нашей республики. Что и говорить! Труд у них нелегкий. Да ведь без труда и меда не вкусишь. Хотя и говорится, что от одной овцы не получишь десять шкур, но по два приплода в год у нас получают многие чабаны. Потому что до тонкости дело свое знают. Правда, вознаграждение за свой труд они получают тоже немалое: до 70 с лишним ягнят на бригаду в качестве натуроплаты, да несколько тысяч рублей премиальных за сверхплановую продукцию. Думаю, и государство на нас не в обиде. По каракулю совхоз уже пятилетку выполнил и дал сверх плана двадцать шесть тысяч каракулевых шкурок. Выполнили мы пятилетку и по мясу. Теперь осталась одна шерсть. Но по шерсти тоже выполним. Совсем немного осталось… Ровным счетом — чепуха!

Слушая Сапармамеда, я заметил, что он все время говорит о совхозе в целом. Тогда я попросил его рассказать о своей ферме. Услышав мою просьбу, Сапармамед почему-то смутился. Мне подумалось о том, что, небось, дела на ферме не так уж хороши.

— О нашей ферме тоже можно рассказать, — поборов смущение, как-то нехотя произнес Сапармамед.--Да ведь вы подумаете, что я хвалюсь. Но раз просите — ладно, расскажу.