О чем поет ночная птица - [27]

Больно, падла, бьет, по самому тонкому метит.

Руслан зубы сжал и взглядом все ему высказал. Только толк? Мрак на душе у Зеленина: Арслан мразь, но и он сволочь. Размяк, поверил. Как дурак попался! Да ладно б сам — ребята…

— Троих ты этим скалам подарил, а сколько другим? — и кивнул в сторону. Зеленин взглядом проследил и стон еле сдержал — Кобру и Улана вели, связанных, грязных, в крови. Кобра зол, видно, контужен, лицо посечено, но не ранен. А Улан еле на ногах стоит — плечо разворочено.

— Чего ты хочешь? — пересилив злобу, спросил Зеленин Дагаева.

— Сыновей матерям вернуть. Ты не хотел — я сделаю.

Руслан моргнул: не верил он ему, хоть и помнил — слово с делом у Арслана не расходится. Но собственная вина оглушающей показалась и разум затмила. Рванул на бывшего друга и получил прикладом в лицо от рядом стоящего с Дагаевым боевика.

Очнулся он уже в яме. Кобра ему кровь с лица краем тельника оттереть пытался.

— Ничего, лейтенант, заживет, — сказал, с его взглядом встретившись. — А дружок твой гад редкостный.

Рус застонал, сел, голову руками накрыл:

— Бутырин?

— Погиб. Сам напоролся — вылез по не хочу.

— Улан как?

— Не знаю. Утащили куда-то.

— Мы где вообще?

Кобра хмыкнул, к стене затылком прислонился:

— "Знал бы прикуп, жил бы в Сочи"… Голова гудит, сил нет.

— Контузили. У тебя кровь в ухе. Слышишь как?

— Нормально, — вздохнул. — В голове только звенит. Мозг, наверное, — хрюкнул.

Зеленин вымучил в ответ улыбку. Кривая получилась, скорбная.

— Это я виноват, — сказал тихо.

Кобрин помолчал и вздохнул:

— Ни фига, лейтенант. Ну, оказался дружок твой сукой — ты причем? Что теперь грехи всех ублюдков на себя взвешивать, только потому что суку за человека принимал?

Зеленин лег на землю и глаза рукой прикрыл: не понял его Кобра, не мог понять. Не знал он, что Рус проговорился, куда и когда группа выходит. А рассказать — язык не повернулся.

В тот момент Зеленин думал, что совершил самое тяжкое преступление, что взял самый жуткий грех на душу и нет ему прощения. Чувствовал себя не просто раздавленным — убитым. Тварью равной Арслану.

И не знал, что это «цветочки», а самое худшее еще впереди.

Дагаев действительно не бросал слов на ветер….

Рука дрогнула. Руслан осторожно начал щупать кожу под волосами на виске Виты и замер — шероховатость.

Больше ничего не надо было, ничего. Прострация, ступор. Но очнулся, встал с постели, не соображая, где он, кто. Вышел из спальни, осторожно, чтобы не разбудить девушку, прикрыл двери и прошел на кухню. Достал блок сигарет из навесного шкафа и закурил, рассматривая рисунок обоев на стене, но не видел его.

Чечня. 95 год.

По глазам ударил свет — в проем на потолке опустили лестницу. Бородатый дух заглянул внутрь и замахал Руслану:

— Эй, иди. Ты, да?

Зеленин нехотя поднялся. Кобра ему ладонь сжал: держись.

— Давай, давай, — замахал боевик уже дулом автомата.

Руслан вверх полез, уверенный — убьют сейчас.

Его за шиворот выволокли, толкнули из сарая на улицу, а на встречу два боевик и девушка. Зеленин как споткнулся, остановился, девушка напротив. Волосы русые, глаза синь бездонная, и молодая совсем девчонка, лет семнадцать от силы… а лицо, руки в синяках, крови, губы разбиты, платье изодрано.

И вдруг улыбнулась ему, руку протянула:

— Лилия. А вас?

— Рус, — выдохнул и смотрит. Не хочет смотреть, не хочет видеть следы побоев и насилия, а не может отвернуться, не может уйти, как к земле прирос. И боевики, как назло их не разводят.

Сказать бы ей что, а слов нет — ком в горле, в сердце жгутом отчаянье.

Ее-то за что? Ее-то зачем?

Девчонка ведь совсем!…

Откуда она здесь? Как попалась?

Звери!

Руслана в спину толкнули на выход, Лилию в соседний сарай потащили.

Минута и за спиной дикий крик раздался, больной, жалобный, молящий. Перевернуло Зеленина, мурашки по коже пошли. Рванул туда, хоть и знал: бесполезно, глупо.

Скрутили, попинали и нож к горлу приставили, голову за волосы выворачивая:

— Понравилась дэвка, да? Хочешь?

Руслан зажмурился, зубы до хруста сжав, а в ушах крик ее стоит, дикий от ужаса.

— Э, сладко ей, слышишь, да?

Лейтенант не дышал. Он жалел, что жив, жалел о том, что родился, о том, что нет у него автомата, пистолета хоть с одним патроном.

— Как жили падалью, так падалью и подохните, — процедил. Он надеялся, что горячая кровь взыграет в жилах чеченца и тот убьет его, лишит возможности слышать, как уже не кричит, а хрипит девчонка. Но тот лишь прицокнул, поморщившись:

— Злой ты, а?

Поднял и толкнул вперед. Зеленин поплелся, не понимая, зачем вообще идет, зачем жив, зачем дышит. И все равно было, куда ведут.

В дом привели, в двери комнаты втолкнули, богатой, коврами устланной, а там Арслан за столом сидит с бутылкой наедине.

Меньше всего Руслану бывшего одноклассника видеть хотелось. Но кто спросил?

Дагаев на стул кивнул и Зеленина на него пихнули. Руки развязали и вышли.

Арслан мрачным хмельным взглядом оглядел его и молча разлил водку по двум стаканам. Один ему пододвинул, другой залпом в рот отправил. Зажмурился, лицо судорогой свело. Открыл глаза, взгляд осмысленный, тяжелый, как плита надгробия.

— Пей, — сказал тихо.

— Я с такой сукой как ты, — начал Зеленин, но язык не слушался, колом стоял. И ни злости настоящей, ни ярости не было — упадок. Раздавила его та девочка сильнее предательства Арслана, убила не выстрелив.