О чем мы говорим, когда говорим о любви - [20]

Лопух ехал по городу очень осторожно и так же осторожно ехал до самого дома.

Через свой двор он проехал без остановки. И затормозил только в футе от пруда. К тому времени почти стемнело, поэтому фары он выключать не стал и вынул из-под сиденья молоток и монтировку. А потом они с отцом подтащили клети поближе к воде и стали обдирать первую.

Бочка внутри клети была обернута мешковиной, а в крышке имелись дырочки величиной с десятицентовик. Крышку сняли, и Лопух посветил внутрь фонариком.

Казалось, в воде сновал миллион мальков окуня. Зрелище ошеломительное, будто на поезде привезли маленький океан.

Лопух подкантовал бочку к кромке воды и опрокинул ее. Вынул фонарик и посветил в пруд. Но там уже ничего видно не было. Только слышалось кваканье лягушек, но после заката их всегда слышно.

- Давай, я остальными займусь, - сказал отец и протянул руку, будто собирался взять у Лопуха из комбинезона молоток. Но Лопух отступил и помотал головой.

Он вскрыл оставшиеся клети сам, оставив на одной темные капли крови, потому что ободрал об нее руку.

C того вечера Лопух стал другим.

Больше никого к себе не пускал. Обнес забором выгон, а потом обнес колючей проволокой под током еще и пруд. Говорили, что этот забор съел все его сбережения.

Конечно, после этого отец с Лопухом знаться перестал. С тех самых пор, как Лопух его обломил. Не по части рыбалки, заметьте, ведь окуньки-то были совсем крохотные. Но он и посмотреть на них не дал.

Как-то вечером через два года после этого отец работал допоздна. Я понес ему еду, термос чая со льдом, и застал за разговором с Сидом Гловером, наладчиком.

Входя, я услышал, как он говорит:

- На него посмотришь, так можно подумать, что он женат на этих рыбах.

- Как послушать, - сказал Сид, - он бы лучше этим забором дом свой огородил.

Тут папка увидел меня, и я заметил, как он Сиду знак глазами сделал.

Но через месяц отец Лопуха дожал. В смысле, сказал Лопуху, что нужно, мол, слабую рыбу прореживать, чтобы остальной было вольготнее. Лопух стоял, уставясь в пол, и подергивал себя за ухо. Папка сказал, что сам приедет завтра и займется, потому что уже пора. Лопух, в общем-то, и не согласился. Просто не сказал "нет", только и всего. Только еще подергал себя за ухо.

Когда папка в тот день вернулся с работы, я уже его поджидал. Достал его старые блесны на окуня и проверял пальцем тройные крючки.

- Собрался? - крикнул папка, выскочив из машины. - Я - в туалет. А ты пока загружайся. Можешь сесть за руль, если хочешь.

Я свалил все на заднее сиденье и пробовал руль, когда он вышел из дома в рыбацкой шляпе, жуя, с ломтем пирога в руке.

Мать стояла в дверях, глядела на нас. Женщина она была светлокожая, ее белокурые волосы были схвачены на затылке в тугой узел заколкой со стразами. Даже не знаю, погуливала она в те счастливые денечки, или нет, да и как она вообще жила, не знаю.

Я снял машину с ручника. Мать посмотрела, как я переключаю скорости, а потом, так и не улыбнувшись, ушла в дом.

Погода стояла отличная. Мы открыли все окна, чтобы проветриться. Переехали через мост Мокси и свернули на запад, на слейтеровскую дорогу. По обеим сторонам бежали поля люцерны, потом начались кукурузные. Папка свесил руку за окошко.

Позволили ветру отдувать ее назад. Он был весь как на иголках, я видел.

Очень скоро мы затормозили возле лопуховского дома. Вышел Лопух в своей шляпе.

Его жена глядела в окно.

- Сковородку приготовил? - заорал отец Лопуху, но тот только стоял, не спуская глаз с машины.

- Эй, Лопух! - крикнул папка. - Эй, Лопух, удочка твоя где, Лопух?

Лопух дернул головой. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, смотрел то в землю, то на нас. Прижал нижнюю губу языком и принялся пинать землю ботинком.

Я вскинул на плечо садок. Протянул отцу удочку и взял свою.

- Готовы? - спросил папка. - Эй, Лопух, мы готовы?

Лопух стащил с себя шляпу и запястьем той же руки утер лоб. Резко повернулся, и мы пошли за ним по топкому выгону. Примерно через каждые двадцать футов из дебрей травы, росшей по старым колеям, выскакивал бекас.

На краю пастбища земля плавно пошла под уклон и стала сухой и каменистой. Тут и там виднелись кустики крапивы и чахлые дубки. Мы свернули вправо по старой автомобильной колее, прошли через поле молочая, вымахавшего нам по пояс. Сухие стручки на верхушках стеблей сердито трещали, когда мы по нему пробирались.

Тут-то я и увидал за плечом Лопуха отблеск воды и услышал, как папка крикнул:

- Господи! Вы посмотрите!

Но Лопух замедлил шаг и все держал руку у лба, то сдвигая, то поправляя шляпу, а потом и вовсе остановился.

Папка сказал:

- Ну, что скажешь, Лопух? Любое место подойдет? Где, по-твоему, сядем?

Лопух облизнул нижнюю губу.

- Ты что, Лопух? - спросил папка. - Пруд твой или как?

Лопух смотрел куда-то вниз и стряхивал муравья с комбинезона.

- Ну ты черт! - выдохнул отец. Вытащил часы. - Если ты не передумал, давай-ка примемся за дело до темноты.

Лопух засунул руки в карманы и снова повернулся к пруду. Зашагал. Мы двинулись следом. Теперь уже завиднелся весь пруд. По всей поверхности воды расходились круги - то поднималась рыба. То и дело окунь выпрыгивал целиком и снова шлепался в воду.