О чём грустят кипарисы - [32]

— Вправо. Трасса! — крикнула Валя.

Голос у неё твёрдый, она, как всегда, верит в нашу счастливую звезду.

Самолёт сам валится вправо — из-за большой дыры в правой плоскости. С трудом справляюсь с управлением. Мы уже далеко, но немцы продолжают стрелять, отводят душу…

И на обратном пути Валя, к моему удивлению, не болтала, не пела.

— Ты что, Валюта? — забеспокоилась я. — Не ранена? Не заболела?

— Нет, нет!

— Влюбилась в этого подполковника? — Ну да!

— А что, он симпатичный.

— Не в моём вкусе. Мне нравятся высокие мужчины.

— Скажу Бершанской.

— Она и так ворчит: полк влюблённых.

— Подполковник, между прочим, всё на тебя поглядывал. Говорит с Бершанской, а глаза пялит на моего штурмана.

Ничего подобного я, конечно, не видела, просто хочу расшевелить немножко Валю.

— Ты скажешь. Всего два раза посмотрел. Очень нужно. Ему сорок лет, наверное.

Я не отступала:

— Любви все возрасты покорны. Посмотрел бы он на тебя в парадной форме! Синяя юбочка, коричневая гимнастёрочка, беленький подворотничок, глаза как два маленьких прожектора — умереть можно.

Мне удалось всё же рассмешить штурмана.

— Ещё посмотрит, — сказала она. — Только я не одна буду в юбочке, весь полк. И столько прожекторов — ослепнет, меня и не разглядит.

— Ему сердце подскажет.

— Говорю, не в моём вкусе! — упрямо заявила Валя. — Хочешь, Магуба, я спою тебе песню, которую ты ни разу не слышала?

— Конечно, хочу. Давно пора.

— Слова и музыка народные! — объявила Валя как на сцене. — Исполняется впервые!

Стальные молнии

На вражьи головы

Летят с небес,

Летят с небес.

В дыму и пламени

Фашисты корчатся.

Плывёт в бессмертие

Мыс Херсонес.

Под Севастополем,

Над Севастополем

Клубится прах,

Клубится прах.

Ещё усилие,

И в море Чёрное

С обрыва скатится

Последний враг.

— Поздравляю, — сказала я и подумала: «Вот и в нашем экипаже объявилась поэтесса. Чем мы хуже других? Кто бы мог подумать. В карты ворожила — и вот…».

Валя молчала.

— Ты давно пишешь стихи? — спросила я.

— С первого дня войны!

— Почему скрывала?

— Почему, почему… Стеснялась. Никому не рассказывай, ладно?

Я успокоила её:

— Не засмеют, не бойся.

— Всё равно.

С этой ночи до конца войны мы летали с повышенной бомбовой нагрузкой. В результате боеспособность полка увеличилась почти вдвое. Командир первой эскадрильи Дина Никулина летала даже с 500 килограммами бомб. Только самые дряхлые моторы не справлялись с дополнительным грузом. Мы убедились в этом в ту же ночь…

Самолёту Раи Ароновой предстоял капитальный ремонт, ресурсы мотора были на исходе, но она, посоветовавшись со своим штурманом Полиной Гельман, заявила:

— Не хотим плестись в хвосте!

Подвесили 300 килограммов и улетели. Задание то же — бомбить аэродром под Балаклавой. Потом рассказали о своих мытарствах.

Взлетели нормально, но самолёт выше 500 метров не поднимался. А впереди — Крымские горы! Что делать? Проще всего — вернуться. Но отступать не хотелось. Кроме того, садиться в темноте с таким грузом рискованно.

Решили «покрутиться перед горами», наскрести высоту. Не получилось. Стали искать седловину. Нашли. Впереди, над целью, увидели лучи прожекторов, взрывы зенитных снарядов, и так обрадовались, словно прилетели к тёте на блины. Сразу легли на боевой курс. Но тут вспыхнул САБ! Не под ними, а над ними — другие самолёты оказались выше их. Немцы стреляли как по мишени. Но девушки задание выполнили, сбросили на аэродром бомбы, и Рая начала выжимать из мотора всё, что можно. Словом, выкрутились, но больше не рисковали.

Пока техники возились с нашим самолётом, мы с Валей пили чай в столовой.

— Приятно после такой встряски чайку попить, — сказала она. — Только время идёт, жалко. Я видела в капонирах истребители. Трудно целиться, но из четырёх бомб одна попадёт, и то хорошо. Может быть, те самые «вульфы», которые сделали налёт на наш аэродром. Пока мы тут сидим, девочки их раздолбают.

— Останется что-нибудь на нашу долю. На мысе ещё два аэродрома. Спой-ка, Валюша, что-нибудь народное. — На слове «народное» я сделала ударение.

Валя покраснела.

— Понравилась тебе та песня? Правда?

— Конечно. Она в сто раз лучше той, в которой поётся: «Мы летим, ковыляя во мгле…»

— Про полёты и Севастополь я только сегодня сочинила. Есть у меня ещё одна песня, которая мне самой нравится. Пойдём, по дороге спою. Мелодия, конечно, примитивная, так, что-то вспомнилось похожее. Жаль, нет у нас в полку своего композитора.

— Удивительно, что нет.

Вышли в степь, Валя запела:

Ты помнишь, подруга,

Хлестала нас вьюга

Не снегом — свинцом.

Клокочущий Терек,

Пылающий берег

И горы кругом.

Ты помнишь, как рядом

Фашистским снарядом

Сразило подруг?

Как сердце заныло,

Как стало уныло

И пусто вокруг?

Ты помнишь, по нитке

Мы шли под зенитки,

Под огненный смерч,

Чтоб свет увидала

Из пепла восстала

Красавица Керчь.

Над степью, над морем,

Фашистам на горе.

Рокочут «По-2».

И реет над нами

Гвардейское знамя,

Святыня полка.

— Отличная песня, — похвалила я. — Покажи девушкам. И Бершанской.

— Рано ещё показывать.

— Почему? — удивилась я. — Ничего не рано. Всё покажи, что написала. Ты настоящая поэтесса. Признаться, не ожидала от тебя такого… Слов не хватает.

— А я ничего не записывала. Придумываю всегда в полёте, пою, пою про тебя, что в голову придёт. Чаще всего, конечно, ерунда, на земле всё забывается, как будто ветерком выдувает. А на душе всё легче становится. Эти две песни только и остались. Ну, ещё отдельные строчки. А над этими двумя ещё хочу поработать.