О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - [19]

Последовавшая пауза не только ясно дала мне понять, до какой степени он взволнован, но и позволила ему несколько взять себя в руки.

— Что же вы стоите, садитесь!

Из последовавшего затем рассказа стало ясно, что, начав открытую кампанию против Андропова, Громыко переоценил свое влияние на Генерального секретаря. Брежнев не поддержал амбиций министра иностранных дел, и тот понял, что допустил неожиданный и непростительный просчет.

Мне неясно и до сих пор, почему не сумел просчитать опытный Громыко, что изощренный в аппаратных интригах Брежнев и его, и Андропова держит на поводке одинаковой длины. И в этом случае, он, как обычно, занял апробированную позицию «над схваткой».

— Ты напрасно кипятишься, Андрей Андреич, — по-отечески начал Брежнев. — Сейчас не то время, чтобы делить сферы влияния. Нам необходимо не противоборство, а сотрудничество. Поэтому сейчас для всех было лучше, если бы вы с Андроповым обсудили все накопившиеся проблемы между собой и нашли, наконец, где все-таки лежат ключи от Германии.

На следующий день я сидел в том же кабинете, на том же стуле с ощущением, что не покидал его со вчерашнего дня.

Андропов голосом, чуть поспокойнее, чем вчера, но все еще далеким от привычного, разъяснял мне то, что было не очень ясно ему самому.

Он говорил, что установление отношений с Брандтом — лишь полдела. Настоящая же работа впереди, ибо наладить отношения с канцлером проще, чем с Громыко. Теперь на меня возлагалась задача нанести визит министру иностранных дел и объяснить идею установления канала, а главное, убедить Громыко, что речь идет не об установлении «подхлестывающего контроля» за его деятельностью, а о благе для государства. Я должен был превратить Громыко из противника в союзника.

По мере возможности, почву для этого постарался подготовить сам Андропов. Упрятав самолюбие в самый отдаленный угол своей совести, он позвонил Громыко, и они условились, что я буду принят всесильным министром на другой день после обеда.

Что скажут вдовы

В назначенный час я прибыл к Громыко. Властелин приемной, Василий Макаров, регулировавший поток людей, входящих и выходящих сквозь двери министерского кабинета, располагался за небольшим столиком. На меня он взглянул сквозь толстые стекла очков привычно-внимательно, силясь определить мою «весовую категорию» с тем, чтобы с самого начала правильно построить отношения.

Как и большинство личных секретарей всемогущих министров, он давно отождествил себя с тем, кому служил, а потому крайне бесцеремонно держался со всеми, кто был ниже, включая при этом и заместителей министра.

Перед лицом же самого министра он неизменно демонстрировал непререкаемую исполнительность, граничащую со страхом, которого на деле вовсе не испытывал. Неоспоримым достоинством Василия Макарова был его высокий профессионализм.

Моя персона, очевидно, не произвела на Макарова сколь-нибудь серьезного впечатления, поэтому, пока я дожидался высокого приема, он, беседуя с заместителем министра Капицей, сидел спиной ко мне и к часам, стоявшим в углу.

Однако стоило стрелке остановиться на цифре «3», как Василий, словно ощущая время спиной, слегка развернулся и чуть заметным жестом указал мне на дверь министерского кабинета.

Служебные апартаменты министра представляли собой сравнительно небольшую комнату, отделанную деревянными панелями, с неизбежным зелено-суконным столом, расположенным ближе к задней стене, а слева все пространство стены занимал шкаф с книгами в дорогих переплетах, похоже, полный «Брокгауз и Эфрон». На полу ковер, именно такой, как и у всех министров его ранга.

Ковры — вещь особая. Они распределялись в точном соответствии с «табелью о рангах», и по ним уже при входе легко было установить, с кем имеешь дело.

Слева и справа на казенном сукне стола — аккуратные папки в разноцветных переплетах, посередине — документ, который министр читал в данную минуту.

В отличие от ковров, документы на столе у Громыко были совсем не такие, как у других министров. Они писались на желтой бумаге. Такого больше никто себе не позволял. Подписывался он только именем, которое включало в себя и титул.

При моем появлении Громыко вышел из-за стола, бросил на меня короткий взгляд и, не найдя ничего интересного, отвернулся в сторону, небрежно протянув мне руку для пожатия. Затем предложил сесть, а сам вернулся на место, дочитал «яичную» бумагу до конца, поставил подпись, захлопнул папку и отложил ее в сторону.

— Я слушаю вас!

Начинать рассказ, собственно, следовало с Бисмарка, но я, под впечатлением неободряющего приема, ограничился Брандтом и выборами 28 сентября 1969 года. Затем следовала программа социал-демократов и социал-либералов на предстоящие четыре года нахождения у власти, причем особое внимание я уделил их новой «восточной политике», предусматривавшей качественное изменение в отношениях с Советским Союзом.

Громыко слушал, сидя вполоборота ко мне, разглядывая переплеты книг на самой верхней полке так внимательно, словно рассчитывал на расстоянии проникнуть в их содержание. В заключение я изложил идею и суть установления «конфиденциального канала» и разъяснил, как он должен функционировать.