Ньютон - [29]

Кроме того, тогда он уже, возможно, чувствовал, что для него период оригинальных мыслей и скрупулезных расчетов подходит к концу. Ему было под пятьдесят, расцвет его математического гения был позади, а впереди маячило мрачное и одинокое существование в кембриджском колледже. Ньютон по-прежнему активно занимался алхимическими опытами и толкованием Писания, однако вполне очевидно, что ему хотелось вырваться на простор, пока еще оставалась такая возможность. Он желал добиться успеха в какой-то иной сфере деятельности. И в конце концов Ньютон доказал, что он это может.

Весной 1692 года Ричард Бентли, молодой богослов, прочел в церкви Святого Мартина в Полях[41] цикл проповедей, который назвал «Опровержение атеизма». В ходе этих выступлений он использовал недавние открытия Ньютона, изложенные в Principia Mathematica, как подтверждение Божественного провидения, действующего во Вселенной. Прежде чем передать свою работу в печать, он написал Ньютону, чтобы уточнить некоторые вопросы. В ответ Ньютон прислал твердое заверение: «Когда я писал свой трактат о системе мироздания, я размышлял о подобных же принципах, которые могли бы применяться для укрепления веры в Божество, а посему мне весьма отрадно обнаружить, что мои труды оказались полезны для этой цели».

Следует ли поэтому считать «Начала» не только научным, но и религиозным трактатом? Возможно, это уже слишком, если учесть его устрашающе строгое математическое содержание, однако нет никаких сомнений, что натурфилософия Ньютона изначально имела религиозную направленность. В письмах к Бентли он заявлял, что в миг творения Господь наделил каждую созданную Им частицу материи «врожденным тяготением к прочим». Отсюда следует, что вся материя во Вселенной рано или поздно схлопнется, однако Создатель сделал Вселенную бесконечной, а потому некоторые куски материи «обратятся в одни массивные тела, а иные обратятся в другие, что породит бесконечное число больших масс, разбросанных на великом расстоянии друг от друга по всему бесконечному пространству». Вполне в рамках современных представлений о Вселенной.

Ньютон настойчиво разъяснял Бентли: гравитация – не какое-то «врожденное», изначальное свойство материи; напротив, ее создает некий невидимый агент. Ньютон уверял, что «не дерзает заявлять, будто знает причину тяготения», полагая лишь, что оно требует «посредничества чего-то невещественного», и добавлял, что сия неведомая причина к тому же «весьма сведуща в механике и геометрии». Это было не кощунство, а лишь напоминание о том, что механика и геометрия имеют Божественное происхождение.

Существует общепринятое мнение (так думали, например, Уильям Блейк и поэты-романтики), что Ньютон лишил Вселенную Божественной обусловленности и свел ее к голой математике. Дальше от истины быть нельзя. Ньютон как раз настойчиво утверждал, что Вселенную можно понять лишь как творение Создателя и что ее упорядоченность – результат действия Божественного замысла.

У него имелись сподвижники и более эмпирического склада, чем Ричард Бентли: они взяли на себя роль его учеников и положили всю свою профессиональную жизнь на то, чтобы распространять ньютоновскую теорию. Среди них особенно выделяется Дэвид Грегори, шотландский математик, профессор, пропагандировавший его труды в Эдинбургском университете. В 1691 году, отчасти благодаря рекомендации Ньютона, Грегори назначили савилианским профессором[42] астрономии в Оксфорде. Ньютон упорно продвигал защитников своих теорий на самые важные и значимые посты. Это отражало его потребность манипулировать и управлять миром.

Еще одним поклонником Ньютона стал Уильям Уистон, слушавший его лекции в студенческие годы; его страсть к ньютоновской математике можно сравнить разве что с его же поддержкой сурового арианства Ньютона. Позже он стал преемником Ньютона, заняв пост лукасовского профессора математики, на который его назначил сам Ньютон; впрочем, его деятельность на этой должности оказалась не очень удачной. В дальнейшем учениками Ньютона становились, в частности, Колин Маклорен и Генри Пембертон; первый стал профессором математики в Эдинбурге (эту должность когда-то занимал Грегори), а второго назначили профессором физики в Грешем-колледже. Конечно же Ньютон приложил все усилия к их продвижению. Кроме того, он устроил так, чтобы Эдмонд Галлей, один из его главных почитателей и пропагандистов, стал савилианским профессором геометрии в Оксфорде. Благодаря этому после смерти Ньютона его научные взгляды заняли подобающее им место и стали устоявшейся теорией.

Но, похоже, один из его учеников оказался в опасности. 17 ноября 1692 года Фатио де Дьюлле заявил, что смертельно болен. «У меня, сэр, – писал он, – почти не осталось надежды увидеть вас вновь». Он пояснял, что, покидая Кембридж после своего последнего визита к Ньютону, подхватил простуду, которая быстро распространилась на его легкие и породила «язву». «Я благодарю Господа за то, что душа моя сейчас совершенно спокойна, притом главные усилия к этому приложили вы. Но голова моя не совсем в порядке, и, подозреваю, дело будет все больше ухудшаться». Он жаловался, что «императорские порошки», снадобья, которые он принимает, «оказались практически бесполезными». Далее он цветисто добавлял: «Страдай я от не столь сильной горячки, я бы высказал вам, сэр, многое. Если мне суждено расстаться с жизнью, я бы хотел, чтобы мой старший брат, человек беспримерной честности, занял мое место в качестве вашего друга». И затем довольно неожиданно замечал: «До сей поры у меня нет врачевателя».