Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1) - [18]

Мы протянули их ему, посмеиваясь восторженности доброго джентльмена, которого умиляло то, что нам приелось, как торт кондитеру.

Он полагал, что с литераторами следует говорить только о литературе, и, как я потом убедился за годы нашей дружбы, его было невозможно заставить говорить о своих военных делах и подвигах, хоть он, по моим сведеньям, отличился в двадцати сражениях; он обходил этот предмет как совершенно не стоящий внимания.

Как выяснилось, величайшим из людей он считал доктора Джонсона; по любому поводу приводил его изречения и, отправляясь в путешествие, всегда брал с собой его жизнеописание, сочиненное Босуэллом. Еще он читал Цезаря в Тацита, "разумеется, поглядывая в перевод, сэр. Хорошо, что я в школе хоть что-то усвоил из латыни", — и он с простодушным удовольствием принялся сыпать фразами на все случаи жизни из латинской грамматики. Кроме упомянутых книг, его походную библиотечку составляли: "Дон Кихот", "Сэр Чарльз Грандисон" и полный "Зритель". Он всегда говорил, что читает эти книги, "потому что ценит общество джентльменов, а где вы еще сыщете столь безупречных джентльменов, как сэр Роджер де Коверли, сэр Чарльз Грандисон и Дон Кихот Ламанчский?". Когда же мы спросили, что он думает о Фильдинге, он ответил нам, покручивая усы:

— Как же, сэр, как же — "Том Джонс", "Джозеф Эндрюс"! Я читал их в юности, когда водил компанию с кем попало и совершал иные скверные и недостойные поступки, о чем нынче глубоко сожалею. Я случайно нашел эти книги в отцовской библиотеке и тайком прочел их. Я ведь многое делал тайком: бегал на петушиные бои, пил пиво и курия на конюшне трубку с конюхами Джеком и Томом. Помню, миссис Ньюком застала меня однажды вечером за чтением какой-то из этих книг и, решив, что это сочинение миссис Ханны Мор или что-то в этом роде — томик и вправду выглядел солидно, — надумала сама почитать ее. Ну, а я промолчал; я не стал бы лгать и по более важному поводу. За всю свою жизнь и трех раз не солгал, клянусь богом! Читает и ни разу не улыбнется, — она столько же смыслила в смешном, сколько я в древнееврейском языке, — пока не дошла наконец до того места, где. рассказывается про Джозефа Эндрюса и леди Б. Тут она захлопнула книгу, и вы бы видели, сэр, как она на меня посмотрела! Признаться, я только расхохотался — я был тогда буен и непочтителен, сэр. И все-таки права была она, а не я, сэр. Ведь это всего лишь история про слуг, лакеев и горничных, пьянствующих по кабакам. Ужели, вы думаете, мне интересно знать, чем развлекаются мои слуги! Я человек на редкость скромный, но нельзя забывать о сословных различиях, и если нам с Клайвом выпало на долю быть джентльменами, нас не потянет на кухню или в людскую. А что до этого малого, Тома Джонса, который пошел на содержание, то, бог свидетель, как вспомню о нем, вся кровь во мне закипает, сэр! Я б не остался с ним в одной комнате, сэр. Появись он в этих дверях, я сказал бы ему: "Да как ты смеешь, продажная душа, осквернять своим присутствием комнату, где я беседую с моим юным другом! Комнату, где два джентльмена, слышишь, два джентльмена попивают вино после обеда. Как ты посмел, подлый негодяй?!" Простите, сэр, я это не вам…

Полковник быстро шагал по комнате в своих широких панталонах, выпуская по временам яростные клубы дыма и отгоняя их цветастым носовым платком, и последняя его фраза оказалась обращенной к Ларкинсу, моему слуге, чье появление прервало тираду, адресованную Тому Джонсу. Ларкинс не выказал ни тени удивления — он привык не проявлять и даже не испытывать изумления, что бы ни случалось ему видеть или слышать в нашей квартире.

— В чем дело, Ларкинс? — спросил я; второй его хозяин незадолго перед тем раскланялся и ушел по неотложному делу, оставив меня с добрейшим полковником, всецело поглощенным своей речью и сигарой.

— Посыльный от миссис Бретт, — отвечал Ларкинс. Я пожелай этому посыльному провалиться ко всем чертям и велел Ларкинсу попросить его зайти в другой раз.

Спустя минуту юный Ларкинс вернулся и, ухмыляясь, сообщил:

— Он говорит, ему велено не возвращаться без денег, сэр.

— А, чтоб ему!.. — рассердился я. — Скажи, у меня сейчас нет наличных. Пусть придет завтра.

При этих словах Клайв с удивлением взглянул на меня, а на лице полковника отразилось глубочайшее сочувствие. И все же, сделав над собою усилие, он вернулся к Тому Джонсу и продолжал:

— Право, сэр, у меня не хватает слов, чтобы выразить свое возмущение этим малым, Томом Джонсом. Впрочем, что я тут разглагольствую! Я совсем забыл, что наш великий и несравненный доктор Джонсон уже решил этот вопрос. Помните, что он сказал мистеру Босуэллу о Фильдинге?

— Но Гиббон высоко ценил его, — возразил его собеседник, — а это чего-нибудь да стоит, полковник. Он писал, что семья мистера Фильдинга происходила от графов Габсбургских, но…

— Гиббон! Да ведь он же безбожник. Я не дал бы за его мнение и кончика этой сигары. Если мистер Фильдинг был действительно благородного происхождения, то должен был знать приличия. А коли не знал, тем позорнее для него. Однако что это я тут болтаю, только отнимаю ваше драгоценное время! Нет, я не хочу больше курить, спасибо. Мне пора в Сити. Я не мог пройти мимо Темпла и не заглянуть к вам, чтобы поблагодарить за покровительство, которое вы оказывали моему мальчику. Уважьте нас, придите к нам отобедать — завтра, послезавтра, в любой день! Ваш друг покидает Лондон? Надеюсь, по его возвращении, мы возобновим наше приятное знакомство. Пошли, Клайв!