Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1) - [162]

— Ах, Виктор, не его я стремлюсь уберечь, а вас!.. — промолвила герцогиня. Потом, наверно, люди скажут, да и сама она подтвердит, что у нее безусловно очень доброе сердце. Ведь она упрашивала лорда Кью, умоляла мосье Виктора; она делала все, что могла, чтобы прекратить ссору между ним и англичанином.

После бала состоялся ужин, поданный на отдельных маленьких столиках, за которыми размещались группы по шесть человек. Лорд Кью сидел за столом герцогини, где нашему гасконскому приятелю уже не нашлось места. Однако, будучи одним из устроителей праздника, милорд больше расхаживал между столами, наблюдая, чтобы никому из гостей не было ни в чем обиды. Он, как и все, считал, что ссора с гасконцем улажена; по крайней мере, сам он, как ни были ему неприятны сказанные тем слова, решил забыть их, не имея ни малейшего желания проливать кровь француза или свою собственную из-за какой-то глупой размолвки. Со свойственным ему радушием он приглашал гостей осушить с ним бокал и, уловив на себе мрачный взгляд мосье Виктора, сидевшего за дальним столом, послал к недавнему врагу лакея с бутылкой шампанского и поднял свой стакан в знак дружеского приветствия. Выслушав слугу, мосье Виктор перевернул свой стакан и гордо скрестил на груди руки.

— Monsier de Castillonnes dit q'il refse, milord [186], - доложил испуганный лакей. — Так он велел передать милорду.

К разъяренному гасконцу подбежал Флорак. Все это происходило как раз, когда Кью покинул столик мадам Д'Иври, в связи со своими новыми обязанностями распорядителя.

Тем временем в окна банкетной залы заглянули первые проблески зари, а за ними ворвалось солнце и распугало пирующих. Дамы ринулись прочь, словно толпа духов, заслышавших петушиный крик: они боялись предстать перед разоблачительным оком прозорливого светила. Мужчины еще до этого закурили сигары и остались их докурить, а бессонные немцы-лакеи подносили им все новые напитки. Лорд Кью подал герцогине руку и повел ее к выходу; мосье де Кастийон стоял с мрачным видом у них на пути, так что лорд Кью легонько отстранил его плечом и, сказав: "Pardon, monsier" [187], - проводил герцогиню к экипажу. Она не заметила происшедшего между мужчинами в передней и, пока экипаж не отъехал, кивала Кью, строила ему глазки и посылала воздушные поцелуи.

Меж тем Флорак, схватив за руки своего соотечественника, который весь вечер пил шампанское со всеми, кроме Кью, тщетно пытался его урезонить. Гасконец был вне себя; он клялся, что лорд Кью толкнул его.

— Клянусь гробницей моей матери, — вопил он, — я пролью его кровь!

— Чтоб его черт побрал!.. — кричал лорд Кочетт. — Тащите-ка его в постель да заприте на ключ!

Виктор не понял этого замечания, иначе перед гробницей его матушки непременно лежали бы две кровавые жертвы.

Когда Кью, как нетрудно было предвидеть, вернулся в залу, маленький гасконец двинулся к нему, размахивая перчаткой, и произнес перед толпой курильщиков негодующую речь о Британии и британском льве, о трусливых, наглых островитянах и о Наполеоне на Святой Елене, потребовав в заключение, чтобы граф объяснил свои поступки. Держа эту речь, он шел на Кью с перчаткой в руке и под конец замахнулся ею, словно и впрямь собирался ударить.

— Ну, хватит, — сказал лорд Кью, вынимая сигару изо рта. — Если вы тотчас не бросите перчатку, клянусь, я вас вышвырну в окошко! Вот так!.. Подберите его кто-нибудь. Будьте свидетелями, джентльмены, что я терпел сколько мог. Если я понадоблюсь ему завтра утром, он знает, где меня найти.

— Я заявляю, что лорд Кью выказал отменную выдержку, хотя вы вели себя грубо и вызывающе, слышите, мосье Короб?! — закричал мосье де Флорак, подскочив к гасконцу, успевшему уже встать на ноги. — Ваше поведение, мосье, недостойно француза и благородного человека.

— Треснулся башкой, ей-богу, — добавил лаконично виконт Кочетт.

— Ах, мосье Кочетт! Ceci n'est pas por rire [188], - грустно сказал Флорак, выходя вместе с ним следом за лордом Кью. — Дай бог, чтобы встреча кончилась после первой крови.

— А как он растянулся, черт побери! — продолжал лорд Кочетт, покатываясь со смеху.

— Я очень сожалею об этом, — ответил Кью с полной серьезностью. — Но я не выдержал, да простит мне бог. — И он поник головой. Он думал о прошлом, о былых прегрешениях и о возмездии, которое ковыляло за ним pede clado [189]. Свое "да простит мне бог" кающийся грешник произнес от всего сердца. Что бы ни ждало его впереди, он все готов был принять, как воздаяние за прошлое.

— "Pallas te hoc vlnere, Pallas immolat", mon pavre Kio [190], - сказал его друг-француз, а лорд Кочетт, чьим классическим образованием в свое время пренебрегли, обернулся и спросил:

— А как это по-нашему, дружище?

Виконт Кочетт не пробыл в постели и двух часов, когда к нему пожаловал служивший прежде в Черных егерях граф де Понтер по делу мосье де Кастийона и графа Кью; последний как раз и послал его к виконту, чтобы обсудить условия поединка. Поскольку поединок не мог состояться на земле Бадена и надо было спешить, пока их не задержала полиция, граф предлагал немедля выехать к французской границе, через которую дуэлянтов, конечно, пропустят без паспортов.