Нью-Йорк - гнилое яблоко через лобовое стекло такси - [8]

Я уже неделю вожу Хаю в дом граждан продвинутого возраста. Продвинутая не сама Хая, а та еврейка, за которой Хая ухаживает, миссис Любински, чудом уцелевшая во время холокоста и прожившая после этого еще 55 лет. Все евреи во время холокоста почему-то чудом уцелели.

В Нью-Йорк-сити надо быть особенно осторожным. Евреев здесь так много, что даже президент нашей страны - еврей, Билл по папе Блит. В каждом супергастрономе у нас слева от касс кошерный корнер .

В Нью-Йорк-сити каждый, кто не негр, не хиспаник и не китаец, наверняка еврей.

Если кому-то эта статистика кажется необъективной, то для объективности я уточню: среди ньюйоркских негров тоже попадаются евреи, называется "сефарды" . У моего сексфрэнда Хаи, еврейки ортодоксальной, не заподозришь, все трое детей негритосы.

- Строгая еврейка, где ты взяла этот чернушник? - спрашиваю я Хаю, когда ее старшая с братом неожиданно приходят из йешивы раньше времени.

- Запомни: самая опасная часть человека - это рот, - учит меня политически корректная Хая.

- Знаю: если бы я был обезьяной, меня взашей прогнали бы из племени.

- Мой супруг пасст эвэй . Он был африкан-америкэн. Он был джюиш из Эфиопии.

Возраст самой Хаи тоже слегка продвинут. Ей за пятьдесят. Так что я добивался Хаю целую неделю: она вела себя как старая дева, испугавшаяся сексуальных домогательств.

Хая - набожная кошерная еврейка-пропагандистка. Она носит купку на голове, чтобы вероломные римляне, увидев красивые еврейские волосы, не сделали еврейским женщинам рэйп . Она ест мясо только парнокопытных, потому что зверей с другими ногами не было рядом с Мозесом. Она пьет молоко, при дойке которого в двух метрах стоял жид. Хая - член движения "Сделаем Америку кошерной". Она хочет спасти мир.

Я думаю, что Хая стала набожна после того, как она стала такой, как она стала. Сейчас ни один мужик не захочет посмотреть на нее дважды. А мое советское либидо как КГБ. Оно не дремлет ни с кем. К тому же я люблю особенное и питаю интерес к древним культурам.

Через неделю Хая, сидя на заднем сиденье, развязала купку и вяло вспомнила, как тридцать лет назад она отдалась первому, еще не эфиопскому, мужу. Он был негр-нелегал из Тринидада. Негру была нужна грин-карта и, чтобы жениться на Хае, гражданке США, он взял в рент авто, квартиры у него не было, и овладел Хаей на заднем диване.

Хаина страсть во время кар-секса со мной была вялой и медленной, в Хаеженщине, подумал я, чувствуется начало конца. Но это начало конца придало Хае особую сексуальность, как по-особенному сексуальна кончающаяся женщина, сидящая в баре, где одни мужики.

Наш второй раз был в койке у нее дома. На второй раз Хая возродилась к половой жизни. Мы разделись. Я взобрался на 300 паундов.

- Джизис Крайст ! - сказал я. - Покажи мне движение!

- Не лежи как гигантская кастрюля с тестом для мацы: Подними эти большие ноги из красного дерева:

- Мамочка, я не могу тебя найти:

- Что за фак! Двигай их! Тряси ими!

И Хая задвигалась. И это было движение. Она начала то вращаться, то подпрыгивать, то отскакивать. Я старался поймать ее ритм. Она делала то вращение, то вверх-вниз. Я ловил ритм вращения, но на вверх-вниз я несколько раз вылетал из седла, почти с койки на пол. Один раз, вылетая, я схватился за ее сосок. Сосок - самая неприличная часть Хаиных сексорганов. По форме, черному цвету и изношенности его легко принять за свисающую ручку поезда ньюйоркского сабвэя . Я хватался за что попало и опять возвращался на центр 300 паундов. Я то ли скакал, то ли лошадь меня несла. Я не понимал, то ли трахаю я, то ли трахают меня, но именно так и бывает при факе высокого класса.

После первых порывов Хая остепенилась и возвращается к ортодоксии. Хая говорит мне, что я трахаю ее не так, как их козлищи, что их козлищи делают это подругому. Она учит меня как именно.

Во время секса я не могу касаться голого Хаиного тела, потому что его не касался Мозес. Перед сексом Хая наглухо накрывается простыней. Я трахаю Хаю через дырку в простыне. Даже через дырку в простыне Хая не дает мне на шаббас , по субботам. Так евреи пытаются испоганить мне уик-энд.

Я иду в Хаину кухню. Хая сидит и сочиняет письмо. Вероятно, очередной общественной организации, призывающее ее членов к кошруту. Я заглядываю в письмо. Нет, я ошибся. Хая пишет приговоренному к смертной казни, чтобы он за день до смерти перешел на парные копыта.

В кухне типично еврейский пейзаж. В раковине полно воды и грязной посуды. Сверху плавают бумажные тарелки и пятна жира. Я с трудом подавляю рвотный позыв.

- Послушай, Хая, - говорю я. - Я знаю, что ты хочешь спасти мир. Не могла бы ты начать с кухни?

- Кухня - это не главное, - отвечает Хая.

Я тихо выхожу из Хаиной квартиры.

Первый человек, которого я встречаю на улице, - полноценный взрослый еврей-ортодокс - в черной кипе на лысине и в черном костюме.

В такси я быстро насобачился отличать ортодоксальных евреев от мужчин других наций, даже если они не в униформе. Они знают, что Христофор Колумб был евреем, они ходят с завитыми на бигудях пейсами, и они никогда не дают мне тип. Я называю их пейсатыми. Когда трип , например на девять пятьдесят, закончен, пейсатый дает тебе десять долларов и ждет сдачи. Я никогда не даю два квотера . Я достаю специально заготовленный мешок с пятьюдесятью пенни и бросаю его на заднее сиденье, метя пейсатому в мошонку, чтобы они поменьше размножались.