Ныне и присно - [111]

— Шалишь, — пожурил Шабанов решившего прикинутся мертвым Второго. — Ты еще живой!

Второй шевельнулся, крысиные глазенки забегали в поисках спасения.

— Братан, не убивай! — прохрипел он. — Чего хочешь дам, не убивай! У меня бабки есть! Много!

— Привыкли жизнь бабками мерить, — презрительно бросил Шабанов. — Честь за бабки не купишь!

У Второго отвисла челюсть.

— Так ты из РНЕ, да? — прошептал он. — Почему ж тогда за черножопого…

— Потому что он человек, а ты гниль! — отрезал Тимша. Окровавленная монтировка вспорола воздух. Коленные чашечки Второго разлетелись вдребезги. Бандит захлебнулся воплем, потерял сознание.

«Теперь и впрямь все…» Тимша устало выпрямился. В бок стегнуло острой болью, закружилась голова. «Надо бы зашить. И куртку… и шкуру…» Шабанов представил, как пришивает одно к второму. На губах появилась слабая улыбка. «Потом, на досуге…» Он обошел вокруг «пятерки», подергал ручку. Дверь не открылась, зато чуть опустилось стекло.

— Зачэм так делал, э? — побелевшее от ужаса лицо Нияза творожно светилось в полутьме салона. — Завтра их друзья савсэм мэня убивать будут, да? Уходи! Я тебя нэ знаю!

Тимша недоуменно уставился на Нияза. Монтировка забыто покачивалась в руке. Откуда-то со стороны донесся пронзительный женский визг. Его подхватили другие голоса. Рана болела все сильнее и сильнее.

— Тебя-то за что? — тускло буркнул Шабанов. — Видели, кто увечил… Хочешь, джип задарю?

Он кивком указал на осиротевший автомобиль.

— Дур-рак ты! — с чувством резюмировал Нияз. — Как и все русские!

Стекло опустилось ниже, показалась кисть с зажатым в ней полиэтиленовым пакетом.

— Суй железяку — салон пэрэпачкаешь, что жены скажут?

Монтировка исчезла в пакете. Нияз тяжело вздохнул, щелкнул фиксатор замка.

— Садис, — сварливо бросил водитель. — Пятдэсят рублэй зарабатывать буду…

«И снова часы — шестнадцать двадцать пять. Всего четыре минуты между двумя хлопками дверцы. Четыре минуты, трое калек, два авто, один убивец… Пора командовать запуск.»

— Поехали, — напомнил Тимша. — Пока бдительные граждане твой номер не записали.

Жигуль рванул, по крутой дуге обходя бесчувственные тела, заскочил в проулок, пересек один двор, затем другой…

— Тэпэрь пускай ищут, — хмыкнул на глазах оживающий Нияз. — Номэра давно снэгом залэпило.

Голос доносился почему-то сквозь три ватных одеяла. Тимша тряхнул головой, сунул руку в прорез на куртке. Пальцы наткнулись на длинную с вывернутым наружу мясом рану.

— У тебя аптечка далеко? — спросил он. — Вата нужна. И бинт…

Очнулся Тимша в комнате. Теплой и — он приоткрыл один глаз, — по-восточному уютной. То есть, с коврами на полу и стенах, широченной, заваленной подушками и валиками, оттоманкой, портретом незнакомого горбоносого старца в золоченого багета раме и живописно раскиданными повсюду пуфиками. Даже корпус стоящего в углу телевизора украшал яркий восточный орнамент.

Шабанов наскоро перебрал в памяти предшествующие события — драка, затем побег… поездка… и снова драка. Изувеченные отморозки. Насыщенный выдался денек. Знать бы еще, куда попал… И как?

Он шевельнулся… левый бок полыхнул болью — словно крысиная стая пирует. С губ сорвалось неизбежное упоминание падших женщин, орального секса и еще с десяток свойственных могучему русскому языку выражений.

За стеной встревоженно зашебуршали. Тимша мгновенно осекся — за такое поморы по губам били, а уж басурмане…

Тысячью сладкозвучных колокольчиков зазвенел стеклярусный занавес, в комнате появился круглый серебряный поднос, над коим возвышался серебряный же узкогорлый пузатый чайник Над длинным по-лебединому изогнутым носиком вился парок. Бока чайника покрывала густая арабская вязь, а венчала сияющая полированным шариком крышка.

Рядом с надменным чайником робко пристроилась готовая принять вулканически парующее содержимое изящная фарфоровая пиала. Сопровождал высокородную пару, как и положено, нагруженный товарами слуга — то бишь, блюдо с лепешками.

К сожалению серебряно-фарфорового великолепия, ему было суждено остаться незамеченным — куда более Тимшу заинтересовали обнаженные смуглые ручки в коих оно покоилось.

Следом за подносом в комнате возникла обладательница упомянутых ручек… Шабанов забыл о терзающей ребра боли, в горле пересохло.

«Во влип! — смятенно подумал он. — Это ж гурия!»

Взгляд жадно и торопливо обласкал вошедшее чудо — от маленьких босых ступней, от тонких щиколоток, стянутых манжетами атласных шаровар, к полупрозрачной кружевной блузке (кружево почти исчезало на осиной талии, но, к искреннему тимшиному разочарованию, уплотнялось до непрозрачности на груди). По точеным плечикам стекал водопад иссиня-черных волос. Личико—сердечком, с узким подбородком, ямочками на щечках и насурьмлеными дугами бровей над огромными лучистыми глазами светилось чистотой и нежностью…

Последовательность выпавших из памяти событий выстроилась с пугающей ясностью. «Помер я рядом с басурманином, — потрясенно сообразил Тимша. — наверху и перепутали, в басурманский рай определили. Где-то в книжках серегиных такое попадалось. Думал — брехня, а поди ж ты…»

Небесная дева опустилась на колени рядом с Тимшей, покрытая чуть заметным абрикосовым пушком ручка грациозно приподняла чайник, в пиалу, лишая девственной белизны, хлынула струя горячего кофе… Гурия лукаво стрельнула глазами…