Ныне и присно - [106]

Венька ожесточенно потер варежкой обросший инеем пушок на верхней губе. Шабанов не ответил. Плечистая фигура, размеренно и мощно отталкиваясь палками, неумолимо уходила в сумрак полудня. Пришлось догонять.

— Стой, Шабанов! Или дальше один пойдешь! — не на шутку взъярился Леушин.

Фигура нехотя замедлила шаг, в последний раз скрипнули по насту лыжи, к Леушину повернулось жесткое лицо друга…

Друга? Леушин, с внезапно проникшим в сердце холодком, вгляделся в лицо спутника. Разве это Сергей? Тот, с которым вместе с детского сада? Чужой по-взрослому суровый взгляд, острые, обтянутые дубленой ветрами кожей скулы, упрямо выдвинутый подбородок… Будто не семнадцать с хвостиком парню, а к трем десяткам ближе.

— Эй, ты кто? — губы занемели, вопрос прозвучал тихо и невнятно… Шабанов услышал.

— Я это, — уголок рта дернулся в кривой усмешке, — Тимофей Шабанов. А ты решил, еще кого-то в серегину шкуру занесло?

Леушин обидчиво прикусил губу. Все бы насмешничал! Баран средневековый. «Пошли, по холодку прошвырнемся!» Согласием поинтересоваться и в голову не пришло. Думает, что Венька за ним собачонкой бегать станет? Хрен в сумку!

— Кого-то еще? Да по мне и этот обмен лишний.

Леушин свернул к поваленной непогодой сосне, сердитый удар кулака очистил от снега небольшой участок, Венька сел. Горящие обидой и злостью глаза уставились на Шабанова.

— У вас в шестнадцатом веке все такие придурки, или ты и там наособицу? Думаешь, не ясно, зачем в сопки поперлись? На людях говорить боишься! Все, отбегались. Давай, вываливай, что накопил.

Следом за Леушиным сошел с лыжни и Шабанов, прислонился к стоявшей неподалеку сосне. Рука в меховой рукавице сердито теребила ременную петлю лыжной палки.

— Выва-аливай… — передразнил он. — А если просто проветриться захотелось? Подальше от бардака вашего оказаться?

— Нашего? — вскинулся Венька, — Можно подумать, это я со скинами хачей гоняю!

— Вот и хреново, что не ты, — Скопившаяся в душе горечь, круша преграды, рвалась наружу. — Засрали север, а выгребать некому! Шлюхи, бандюки, бичи помойные! Куда ни шагни — обязательно вляпаешься!

— В твои времена, можно подумать, лучше было! — окрысился Венька.

— В мои времена старики говорили: «До бога высоко, до царя далеко, а от Колы до ада всего три версты!» Народ друг за друга держался — одному ни в море на промысел, ни от свеев отбиваться. Зато ни перед кем спины не гнули! А теперь что?

Шабанов задохнулся. Лишь яростный взгляд продолжал метать молнии.

Венька молча смотрел на взбешенного Шабанова. Мокрые от растаявшего снега щеки приятеля курились горячим паром.

— Остынь, — примирительно буркнул Венька. — На чайник похож…

— Вот-вот. Лишь бы обхихикать! — ни успокаиваться, ни отступать Тимша не собирался. — Я ему о поморском братстве, о родине, а он… Да что там о родине — в Бога и то напоказ веруете! Не потому что Бог — потому что положено. Модно, наконец. Такая вера хуже безверия! В церковь, на теннисный корт, на горные лыжи… не люди — стадо безмозглое!

— А ты, значит, решил нас уму-разуму поучить… в нужную сторону направить… — со вновь вспыхнувшей обидой съязвил Венька. — Каким интересно манером?

Настала очередь усмехаться Шабанову.

— Не знаешь, как скотину ведут? Батогом! А паршивых и вовсе под нож. Чтоб стадо не портили.

Леушин помолчал, потом, словно бы между делом, спросил: — И многих уже… отбраковал?

Яростный взгляд Шабанова смерил собеседника с головы до ног.

— Тебе зачем знать? Стучать побежишь?

Такого Венька стерпеть уже не мог.

— Это мы дерьмо?! — тонко, на грани срыва выкрикнул он. — На себя глянь! Бандюк! Скинхед вонючий! С тобой говорить самому в дерьме изваляться! О дружбе говоришь, а меня в стукачи…

Венька неловко размахнулся. Шабанов принял удар не шатнувшись. На щеке проступила багровая полоса.

— И дерешься-то как девка.

«Ну и ладно… — Венька всхлипнул. — Поговорили, называется…

Леушин подобрал палки, сосредоточенно набросил на запястья ременные петли.

— Живи, как хочешь, — бросил он и, не оборачивась, зашагал к городу.

Шабанов молча смотрел, как тает в начавшемся снегопаде знакомая сутуловатая фигура.

Ни слова лжи, ни одной криводушной мысли… Разве не за них бьется? Не за Веньку, не за Ольгу Скворцову, пирожочницу рыночную, не за прочих, о кого бандюки с басурманами ноги вытирают? Почему тогда все так бестолково, а?

Снег падал все гуще и гуще, лыжню занесло начисто. К часу дня окончательно стемнело. В десяти километрах от Мурманска на сосну, неряшливо хлопая крыльями, опустилась ворона. Здесь был ее дом, ее территория, и уступать чужакам без боя она не собиралась.

Злое хриплое карканье заставило Тимшу вздрогнуть.

— Не ори, ухожу уже, — буркнул он.

На западе, пробиваясь сквозь снегопад, немеркнущим заревом полыхали бордельные огни цивилизации.

* * *

«Друг, называется… какого ж рожна, коли друг, в дознатчики полез?»

Тот же день, семь часов вечера. Лыжи приткнулись в углу прихожей, спортивный костюм сохнет на батарее, в кухонной мойке ждет своего часа грязная посуда… Ничего, подождет. Тимши дома нет — переодевшийся и наскоро пообедавший Шабанов размашистыми шагами меряет проспект Ленина.