Нужная вещь - [77]
Постоянным страхом праведного пилота был не страх смерти, а опасение разделить участь Джона Гленна, который в это утро был лишь обычным свидетелем разворачивающейся драмы. Но нужно отдать должное Гленну. В течение последнего месяца подготовки он в качестве пилота-дублера трудился не покладая рук. И действительно оказался полезным. А этим утром он даже пришел вместе с товарищами подбодрить Шепарда, и очень кстати. С утра Шепард находился в фазе Улыбающегося Эла с Мыса, а когда ехал в фургоне, то даже попросил Гаса Гриссома помочь ему сыграть сценку с Хосе Хименесом.
— Если вы меня спросите, что нужно хорошему астронавту, я отвечу: вам нужна храбрость, хорошее кровяное давление и четыре ноги, — все это Эл старался говорить к тому же с мексиканским акцентом, как комик Дана.
— Четыре ноги? — покорно спрашивал Гас.
— Ну, в космос хотели послать собаку, но решили, что это слишком жестоко.
Да, именно таким и запомнят его в день старта: веселым и раскрепощенным. Когда Шепард поднялся на портальном подъемнике и шагнул наружу, чтобы войти в капсулу, Гленн уже был там, одетый в белое, как техники. Он улыбался. А когда Шепард наконец-то втиснулся в капсулу и взглянул на панель приборов, там лежала записка: «Играть в гандбол запрещается». Это была маленькая шутка Гленна. Он широко улыбнулся и вытащил записку. Действительно, это было довольно смешно…
Слишком поздно, Джон! Шепард уже не сломает ногу, и его не покарает рассерженный Бог. Он находился в капсуле, люк уже завинчивали, а все остальные… остались позади… снаружи, у портала. Настоящий пилот мог бы объяснить это ощущение только другому пилоту, да и то не отважился бы. Священный первый полет! — и он окажется на самой вершине пирамиды, если выживет.
А если нет? Это объяснить было еще труднее, ведь шансы выжить были чертовски малы. Но, в конце концов, именно эта самая вещь заставляла человека рисковать своей шкурой в несущейся на дикой скорости летучей машине. И какие невыразимые компенсации вас ждали! Одну из них Шепард получал даже до этого утра. Это был взгляд. Взгляд благоговения перед мужской честью. Этот взгляд появлялся на лицах обитателей базы, когда тест-пилот или боевой летчик отправлялись на задание, и все знали, что шансы на успех чертовски малы. Шепард видел этот взгляд и раньше, особенно когда проводил первые посадки сверхмощных, сверхтяжелых реактивных истребителей на палубу авианосца. Он замечал этот взгляд, когда его нужная вещь приводила в движение его адреналин. А в это утро буквально на каждом шагу, от квартир экипажа в ангаре С до подъемника, люди одаривали Шепарда этим взглядом, а потом начали аплодировать. Когда он уже был готов шагнуть на портал, чтобы подняться к капсуле, весь наземный экипаж стал аплодировать. На лицах у них светилась та самая теплая и влажная улыбка, на глазах блестели слезы, они хлопали и что-то кричали. На Шепарде был шлем с запечатанным щитком, кислород поступал из портативной системы, так что все происходящее виделось ему как беззвучная пантомима. Но не было никакого сомнения в том, что именно происходит. Они дарили ему свои аплодисменты и поклонение… заранее, авансом!
Чисто с аналитической точки зрения все понимали, что шансы выжить в этом полете, пусть даже и очень низкие, были ничуть не ниже, чем при испытании крылатого летательного аппарата. Вернер фон Браун не раз говорил, что рекорд надежности ракеты «Редстоун» составлял девяносто восемь процентов — лучше, чем у некоторых сверхзвуковых истребителей серии «Сенчури» на стадии испытаний. Правда, теперь шансы у Шепарда были гораздо ниже. Он авансом получил множество наград. Он и его товарищи обрели такую славу, какой не удостаивался еще никто из пилотов. Их одаривали этим непередаваемым светящимся взглядом авиаторы и обслуживающий персонал на их собственной базе. А Шепарда уже одаривали им всевозможные конгрессмены, торговцы консервами, председатель Общества ботаников, торговцы домами в новостройках, не говоря уж о безымянных маленьких пташках, которые материализовывались возле него на Мысе. Он уже получил плату… заранее! — и миллионы широко раскрытых влажных глаз были прикованы к нему. Древний инстинкт, так называемая народная мудрость — в плане подготовки и вознаграждения идущего на поединок воина — действительно оказались живучими. Как и его предки в забытом прошлом, Шепард достиг того благословенного состояния, когда ты гораздо сильнее боишься не вынести своей ноши — ведь тебе уже заплатили заранее, — чем погибнуть. Пожалуйста, дорогой Боже, не дай мне облажаться. Теперь он находился на месте, которого заслуживал и за которое боролся: на самом пике опасности. Он достиг как раз того критического уровня, который отделял великих пилотов с их огромными, хотя и невидимыми, автопортретами от простых смертных, находящихся там, внизу. Неизвестно, смог ли бы кто-нибудь другой вести себя с таким апломбом в этот день — день, когда ты становишься первым человеком, который сидел на верхушке восьмиэтажного ядра и ждал, когда у него под задницей запалят 66 000-фунтовую ракету «Редстоун». А все автогонщики, скалолазы, аквалангисты и бобслеисты — что они испытывали в решающий момент? Спрашивать было бессмысленно. Одно было ясно: для типичного военного летчика, обладающего самолюбием героя, пышущего грубым животным здоровьем, бесконечно уверенного в своей нужной вещи и жаждущего славы, — то есть для человека вроде Алана Шепарда, — находиться там, где он находился сейчас, было призванием, священным
