Нутро любого человека - [8]

Задача, стоящая передо мной, кажется почти невыполнимой. Чтобы получить поощрительную награду, я должен пробиться в первый состав, а это, естественным образом, означает, что необходимо сначала найти себе место во втором, из которого меня, при наличии удачи, переведут в первый. Между тем, в настоящее время я всего-навсего ленивый левый фланг команды „Сутер“, занимающей в школьной лиге третье от конца место. То есть, совершенно ясно, — чтобы преуспеть, мне придется прибегнуть к каким-то нечестивым уловкам.

Похоже, Липинг пришел к тем же выводам, — когда мы с ним выкуривали, в предвкушении мучений, ожидающих нас на строевой подготовке, по успокоительной сигаретке, он принялся стенать по поводу своего испытания и заявил, что я обязан помочь ему. Я согласился, сказав, впрочем, что и мне понадобятся от него кое-какие услуги, и мы ударили по рукам. Мы оба считаем, что Скабиусу досталась самое простое задание. Он уже успел утвердиться на „Школьной ферме“ („Благодаря нам“, — мудро отметил Липинг) в роли ревностного разгребателя навоза и, хотя с восхитительной Тесс все еще не повидался (ему пришлось покинуть ферму до ее возвращения от дантиста), встреча с нею так или иначе неизбежна, — а уж дальше его дело.

29 января 1924

До чая оставалось еще два урока, от которых я был освобожден, так что я попросил у Ящера разрешения съездить автобусом в Глимптон[13], чтобы поговорить с отцом Дойгом „на темы религии“. Ящер, старая жаба, согласие дал мгновенно. Пока я ждал автобуса на остановке у школьных ворот, — омерзительно холодный день, косой дождь со снегом, налетающий с моря, — подкатил в своей машине Х-Д, спросил, куда я направляюсь, и предложил подвезти. Оказывается, Х-Д живет в Глимптоне, так что он ссадил меня прямо у дверей церкви. Он показал мне свой стоящий на главной улице дом и пригласил заглянуть к нему — после того, как я покончу с „церковными делами“, — на чашку чая.

Когда я сказал отцу Дойгу, что у меня есть друг „еврейского происхождения“, который хотел бы перейти в католицизм, тот возликовал почти непристойно. Я объяснил, что проделать все следует с крайней осторожностью, поскольку, если родители моего друга хоть что-то узнают… и т. д., и т. п. Дойг, с трудом удерживавшийся от того, чтобы пуститься в пляс, сказал, чтобы я попросил моего друга позвонить ему, он, Дойг, смог бы частным образом наставить юношу, тут никаких сложностей не предвидится, для него это не столько удовольствие, сколько долг и так далее. Дойг человек, по правде сказать, довольно неряшливый — выглядит он вечно так, словно ему не помешало бы побриться, а ногти на его курящей руке желты от никотина.

Х-Д, напротив, истинное воплощение опрятности. У него маленький, узенький, аккуратный коттеджик с длинным, полупустым, аккуратным садиком на задах. Стены гостиной все в книжных полках, корешки книг выстроены, точно солдаты на параде, ровно и точно. Каждая вещь на его письменном столе занимает свое место: промокательная бумага, нож для разрезания страниц, подставка для ручек. В камине живо пылал огонь, а сам Х-Д переоделся в кардиган, но галстука не повязал. Я никогда еще не видел его без галстука.

Он поставил передо мной чашку чая, фруктовые оладьи, горячие намасленные тосты и три разновидности джема — на выбор. Я полюбовался картинами — преимущественно акварели и гравюры сухой иглой, — пролистал несколько его удостоенных наград книг и поговорил о моем последнем эссе (о „Короле Лире“), которым я был, пожалуй, доволен, но которое он педантично оценил на четверку, от силы четверку с плюсом. Потом я заметил на полке камина медную, покрытую сложным чеканным узором гильзу от артиллерийского снаряда. Я поинтересовался, где он ее купил, и Х-Д ответил, что это подарок раненного французского солдата, с которым он подружился в базовом госпитале под Онфлером. Из того, что он говорил, стало ясно, что и сам Х-Д в ту пору оправлялся от какого-то ранения или увечья.

— О, так вы воевали, сэр, — сказал я — тоном, должен признать, отчасти небрежным.

— Да. Воевал.

— А где? В каком полку?

— Я предпочел бы не говорить об этом, Маунтстюарт, если вы не возражаете.

Вот так — сказано это было очень резко — и, пожалуй, лишило наше чаепитие уютности. Вся обстановка его изменилась, став официальной и немного натянутой, поэтому я сказал, что хотел бы успеть на автобус, в 4:30 отходящий на Аббихерст, и Х-Д проводил меня до дверей. Из его крошечного палисадника виден шпиль собора Св. Джеймса.

— Странный день для посещения церкви, — сказал он.

— Мне нужно было увидеться с отцом Дойгом по личному делу.

Он бросил на меня свирепый какой-то взгляд, заставивший меня задаться вопросом, что же я сказал не так на сей раз.

— Вы очень умный юноша, Маунтстюарт.

— Спасибо, сэр.

— Вы верите в бога?

— Полагаю, что да, сэр.

— Никогда не понимал, как может человек действительно умный верить в бога. Или в богов. Знаете, вздор все это — полный вздор. Вы должны как-нибудь просветить меня. А, вот и ваш автобус.

Странный он человек, думал я на обратном пути. Не бесполый, он достаточно худощав и красив, Х-Д, и к тому же уверен в себе. Чрезвычайно уверен. Слишком бескомпромиссен, если правду сказать, возможно, в этом все дело. На мой взгляд, человек должен быть способным на компромисс. А в мистере Хоулден-Дозе по временам проступает нечто нечеловеческое.