Нусантара - [63]

Многие находят, что каменная поэма «Рамаяны», высеченная в центральном храме Прамбанапа, превосходит по своим художественным достоинствам боробудурское жизнеописание Будды. Ее каменные фрески мягче и пластичнее, от них веет добротой и жизнерадостностью, здесь почти нет кровавых батальных сцен. Но на меня более суровые и даже более примитивные резные фрески Боробудура произвели не меньшее впечатление, хотя их сюжеты я знаю гораздо хуже, чем перипетии «Сказания о Сери Раме».

Неподалеку от храмового ансамбля расположен открытый театр, оснащенный современной осветительной техникой. В этом театре по полнолуниям в сухой сезон ставятся для многочисленных туристов и приезжих широко рекламируемые спектакли «Рамаяны». Только в сухой сезон — театр ведь открытый, а освещенные лунным светом храмы Прамбанана служат для представления естественной декорацией. Посмотреть эти спектакли мне так и не удалось, потому что именно к фазе полной луны приурочены самые большие отливы, когда обнажаются и те горизонты литорали, которые обычно скрыты под водой. Л такие дни были у меня всегда самыми горячими.

Доктор Сурьо утешал нас, что «Рамаяна» адаптирована для иностранных туристов, что из нее для большей понятности даже исключен текст и она превращена в пантомиму. Зато он как-то специально пригласил нас поехать в Суракарту на спектакль вайанг-оранга — «человеческого театра», где в отличие от излюбленных на Яве марионеток (плоских, объемных, теневых) и от различных видов театра масок играют живые актеры с открытыми лицами.

Спектакль проходил в парке «Шриведари», представляющем собой нечто среднее между нашим парком культуры и ярмаркой. К началу спектакля мы опоздали и поэтому торопливо прошли мимо бесчисленных торговых павильонов, мимо открытой эстрады, где джаз тщетно старался заглушить звуки, доносившиеся и из радиорепродуктора, и из полуоткрытого помещения, где уже началось представление вайанг-оранга. Эта смесь различных звуков еще больше оглушила нас, когда мы вошли в зрительный зал. К тому же еще зрители, не стесняясь, переговаривались в полный голос. Наша соседка что-то кричала своей приятельнице, сидящей через несколько рядов, та отвечала ей так же громко. Плакали дети.

Актеры что-то говорили на сцене, но их не было слышно, и начало своеобразного и красочного спектакля мы воспринимали как пантомиму. Однако через некоторое время мы все же начинаем улавливать и произносимые фальцетом монологи действующих лиц, и сопровождающую действие музыку гамеланга — оркестра, составленного из различных ударных инструментов, и певучий рассказ ведущего-даланга о том, что происходит между отдельными картинами.

Спектакль идет на средневековом яванском языке. Его не понимаем ни мы, ни, увы, наши спутники. Правда, двое из них знают сюжет спектакля и вкратце его нам пересказывают. На сцене совершают подвиги легендарные герои Арджуна, Сено, Гатот Кача, известные нам по их мавзолеям. Очаровательная принцесса-воин, имени ее я не запомнил, храбро сражается с раксасом — духом какого-то вулкана. Раксас с длинными клыками и звероподобной физиономией очень страшен, но девушка одним лишь презрительным и грациозным движением ножки заставляет его отскакивать и в ярости носиться по всей сцене. Очень своеобразна пластика актеров. Она вся какая-то плоскостная — сказывается влияние излюбленного на Яве теневого театра. Условен, но выразителен грим, условна вся манера игры, предельно стилизованы костюмы. Лишь декорации какие-то приторно натуралистические.

Патетика героических подвигов сменяется шутовскими сценами. Шуты с белыми, но почти незагримированными лицами. Это слуги царицы Шри Ганди. Они долго потешают публику шутливыми диалогами (судя по жестам и мимике, не очень высокого сорта), и их-то как раз большая часть аудитории воспринимает с интересом. Нам же, не знающим языка, все эти сцены кажутся невыносимо длинными, и мы с нетерпением ждем возвращения на сцену Арджуны или принцессы-воина.

Кое в чем вайанг-оранг напоминает пекинскую или, скорее, чжецзянскую оперу, и прежде всего — своей растянутостью. Видимо, этот слишком замедленный для европейца темп сценической игры вообще свойствен театру Юго-Восточной Азии — и бирманскому балету-пантомиме, и прославленной японской «Кабуки».

Странное впечатление оставляет музыкальное сопровождение. Гамеланг с его непривычной для европейского уха пентатонической гаммой то гипнотизирует вас какой-то расплывающейся, словно облака на небе, неторопливой музыкой, то ошарашивает неожиданными (но соответствующими действию) диссонансами.

Как-то, проходя по парку в Сурабайе, мы увидели на сцене открытого театра тех же героев, те же костюмы и грим, те же мизансцены того же спектакля, который, очевидно, очень каноничен.

Пьеса, которую мы видели, написана в одиннадцатом веке, при царе Эрлангге, когда яванская цивилизация уже сместилась на восток острова, в устье реки Брантас. Это был золотой век яванской литературы. Рознь между яванскими и суматранскими государствами продолжалась, но индуизм и буддизм в государстве Эрлангги стал постепенно примиряться и сосуществовать. Хотя царь был индуистом и даже считал себя земным воплощением Вишну, среди его приближенных было распространено тантрийское направление махаяны буддизма. Позднее обе эти религии слились в государствах Восточной Явы настолько, что когда в тринадцатом веке умер правитель государства Сингосари царь Вишнувардхата, то после сожжения его прах разделили между двумя гробницами. В чанди Млери Впшнувардхате поклонялись как воплощению Шивы, а в чанди Джаго — как бодисатве.