Нур-ад-Дин и Мариам - [2]

– Увы, я такое тоже частенько слышал от родни в те годы, когда был юн. Мне понадобилось всего сорок лет, чтобы доказать отцу и братьям, что я тоже чего-то стóю.

– Тебе понадобилось для этого целых четыре десятка лет?

– О да, мальчик. И спасибо Аллаху всесильному и всемилостивому, что он даровал отцу моему столь долгую жизнь, чтобы дожить до этого дня.

Казим лишь кивнул, в глубине души придя в ужас при мысли, что и ему понадобится почти полвека, чтобы доказать что-то упрямцу Магомеду или собственным сестрам.

– Скажи мне, мой друг, – тем временем продолжал странник, – чем знаменит ваш город?

– Увы, о путник. Нашему городку нечем гордиться. Через него не проходили в прежние века войска великих завоевателей, через него не проходят сейчас великие торговые пути, даже страшные ветры, хамсины, что дуют в пустынях по сорок бесконечных дней, ни разу не задевали наших крыш. Наш городок тих и незаметен… Столь тих, что даже сказки, которые здесь рассказывают детям, просты и незатейливы.

– Просты, добрый друг?

– Суди сам, мудрый пришелец…

Макама первая

– Ой, как славно у вас во дворе, Мариам…

– Наверное, у вас тоже так?

– Ты знаешь, совсем не так… И деревья одинаковые, и ручеек так же бежит. И стены толстые… А все равно – у нас все иначе. Даже я – о, ты знаешь, как я люблю тепло! – даже я с трудом дышу – воздух словно из печи.

– Быть может, тебе это только кажется?

– Не знаю… Наверное, кажется. Вот только отец все время матушку то ведьмой, то духом огня дразнит. А она не обижается. Даже смеется.

– Завидую я тебе, Амаль. И у нас так было, пока Аллах всесильный не призвал к себе мою матушку. И остались мы с отцом теперь вдвоем.

– Да, тетю Бесиме жалко. Она такая добрая была, заботливая. А какие пирожки пекла…

Мариам улыбнулась. Амаль была сластеной, да и поесть всегда очень любила, даже когда они были совсем маленькими. Бывало, матушка специально звала в гости тетю Маймуну с дочкой – чтобы и ее, Мариам, накормить, приговаривая:

– Смотри, доченька, как хорошо кушает Амаль. И ты тоже так… Вот Амаль пирожок, а вот Мариам. Вот Амаль молочко, а вот тебе, малышка.

И тетя Маймуна всегда улыбалась и гладила ее теплой рукой.

Воспоминания на миг вернули обеих подружек в то доброе и славное время. Когда-то давно, когда Бесиме и Нур-ад-Дин только пришли в этот квартал ремесленников, матушка Амаль приняла живейшее участие в обустройстве дома. И потом множество раз появлялась на пороге то с кувшином молока – почему-то всегда теплого, то с горячими, словно только что из печи, лепешками. Бесиме была рада такой помощи и сама частенько баловала соседей разными яствами, в стряпанье которых была великой мастерицей.

Ничего удивительного, что девочки росли словно сестры. Быть может, они были даже ближе, чем настоящие сестры, потому что на ночь матери их все-таки разводили по домам, и поэтому до утра все ссоры забывались и утро начиналось с новых проказ.

Но пять, о Аллах, уже почти пять лет назад Бесиме умерла. И теперь Мариам чувствовала себя в ответе за отца, который замер в своем горе, не видя ничего вокруг и оживляясь лишь тогда, когда дочь пыталась его расшевелить. О нет, он не впал в черную тоску, он все так же каждое утро открывал лавки, каждый день торговал и каждый вечер приносил с базара домой какое-нибудь лакомство. Но теперь лакомилась одна только Мариам, а отец лишь горько вздыхал, вспоминая те дни, когда его подаркам радовались обе его любимые женщины.

Известно, что время лечит все раны. Начала понемногу затягиваться и эта. Нур-ад-Дин по-прежнему был суров, по-прежнему носил траур. Но все же стал чаще улыбаться, радуясь разным мелочам. Даже стал ходить в гости к соседям.

Когда Мариам увидела, что рана в душе отца перестала гореть огнем, она уже не так таилась, когда Амаль приходила к ней, не шикала на подружку, когда та смеялась или просто рассказывала что-то, не понижая голоса.

Да и, о Аллах всесильный, как можно не шикнуть на Амаль, которая всегда была громкоголоса, шумна… Она вся была «слишком». Слишком рослая для девушки, слишком крепкая, с громким голосом и ярким румянцем. Похоже, что из нее получились бы две обычные девушки. Но Амаль не стеснялась ни своего роскошного тела, ни своего яркого румянца, ни своего громкого голоса.

– Но почему, скажи мне, Мариам, – как-то спросила она подружку, – почему я должна всего этого стесняться? Я такова, какова есть. И надеюсь, что найдется такой юноша, которому по вкусу будут и мой рост, и мои формы, и мой голос. Даже мое пение он полюбит!

О да, полюбить пение Амаль мог только юноша с сердцем столь же пылким, сколь и безрассудным, ибо девушка пела ничуть не лучше молодого ишака. И столь же громко.

В тот день, с которого начался наш рассказ, Амаль и Мариам прятались в тени старой алычи, росшей во дворике семьи Нур-ад-Дина. Вернее, пряталась одна Мариам. Ибо Амаль, по своему всегдашнему обыкновению, осталась стоять на самом солнцепеке, подставляя лицо жарким лучам светила. И также, по обыкновению, рада была посплетничать. Вот и сейчас она обернулась к подружке со словами:

– Мариам, расскажи мне о Нур-ад-Дине.

– О каком Нур-ад-Дине, сестричка?