Нумизмат - [5]

Вскоре уже вся школа знала, что Филин меняет разные классные вещи на старинный хлам. И потихоньку, не очень быстро, потекли к нему монеты сороковых, тридцатых годов, а то и вовсе прошлого столетия. Обменный фонд у Мишки был солидный. Дом Силиных стоял прямо у забора металлургического завода. В бетонном заборе имелось прямоугольное отверстие, сквозь которое проходила большая, обмотанная изоляцией труба. Взрослый там пролезть не мог, а вот пацаны проскальзывали. После войны на заводскую свалку привозили на переплавку подбитую боевую технику. «Тигры» и «Пантеры» давно уже превратились в булавки и шпильки, но и теперь, спустя двадцать лет, тут можно было обнаружить то, что так ценилось пацанами: немецкие рогатые каски, стреляные гильзы, другую мелочь. Мишка нашёл там несколько немецких гранат, правда пустых, ребристый цилиндрический корпус от противогаза и даже ствол от немецкого ручного пулемёта.

Увы, первая его коллекция погибла спустя всего два месяца после приобретения первой монеты. В тот вечер в доме внезапно погас свет. Такое уже случалось, и отец, чертыхаясь, полез на чердак. Но перед этим он вспомнил про фонарик. Узнав о судьбе подарка брата, Василий Силин сначала не сказал ничего. Он исправил поломку при тусклом свете свечи, но когда спустился вниз, выгреб из ящика стола все монеты сына и выкинул их в глубокую яму нужника. Василий не знал, что в тот момент он навсегда потерял сына.

А жили Силины хорошо, по крайней мере материально. Отец никогда не пил, не курил, не признавал карты и не «забивал козла» с соседскими мужиками. Вся философия жизни Василия Силина была подчинена предельной рациональности и логичности. Трудился он слесарем-лекальщиком самого высокого, шестого, разряда, получал, по тем временам, просто бешеные деньги. Кроме того, держал двух коров, свиней, кур и кроликов. За хозяйством присматривала мать Михаила, работавшая на полставки в заводской больнице с восьми до двенадцати не для денег, а для записи в трудовой книжке. Остальное время она посвящала уходу за живностью. При всем этом они не шиковали, имели машину, но не «Москвич» или «Волгу», а бортовой «уазик» для поездок за сеном, урожаем картошки или по грибы. Единственное, что в поведении старшего Силина можно было назвать увлечением, — это весеннюю рыбалку с острогой на мечущих икру по заливным лугам щукам и судакам, хотя и тут улов он почти весь продавал на базаре и за очень хорошие деньги.

Когда сын подрос, его приучили сначала помогать матери, а потом — отцу. Вещи Михаил носил до упора. Упрямо набирая рост, он годами ходил в школу в одних и тех же костюмах, так что сначала приходилось подворачивать рукава и штанины, а затем рубашки выглядывали из рукавов пиджака на добрые десять сантиметров. О поездках на юг, в Москву или Питер не могло быть и речи. Зато каждый месяц Силин-старший торжественно относил в сберкассу некую солидную сумму. Так что, с точки зрения этого человека, менять какой-то ржавый медяк на стоящую вещь было верхом глупости. Василий Силин скоро забыл случившийся из-за фонарика инцидент, но ничего не забыл его сын.

Монеты он собирал по-прежнему, но уже потихоньку, тайно, оборудовав в сарае небольшой тайничок. После окончания школы Силин-старший за руку привёл сына на завод, устроил его рядом с собой, взялся обучать своему тонкому и престижному ремеслу. Они были очень похожи: длинные, чуть сутуловатые, с одинаковым тембром голоса, манерой разговора, чуть флегматичным, но стабильным темпераментом. Передался Михаилу и мастеровой талант отца. Месяца за три он постиг в сложной и тонкой профессии больше, чем иные за годы. Сдав сразу на четвёртый разряд, он искренне обрадовал этим отца.

— Ничего, сынок, через полгода получишь пятый, а там и до шестого недалеко. Эх, и развернёмся мы тогда!

Говоря эти слова, Силин-старший прежде всего имел в виду заработок сына, прибавку к семейному бюджету. Но, получив в руки первую солидную сумму, сын жестоко разочаровал родителя. Отпросившись с работы на час раньше, Михаил собрал свои нехитрые пожитки, коллекцию и перешёл жить к одинокой старушке в другой конец города, подальше от родного дома.

Отец был вне себя от ярости. Понять и простить сына он так и не смог. Полтора десятка лет они проработали бок о бок, но за это время в лучшем случае кивали друг другу.

Отец умер в девяносто третьем. Убила его гайдаровская реформа, в один миг сделавшая его громадные сбережения пылью на ветру. С год он лежал парализованный, мать тоже сдала, болели руки, держать живность уже не могла. Денег на похороны Силин-младший дал, но сам на поминки не пришёл. Не простил. Не смог.

А жизнь самого Михаила шла как обычно, как у всех. Почти сразу после разрыва с отцом парня призвали в армию. Служил он в Венгрии, в авиации. Дембельского альбома не привёз, зато щедро пополнил свою коллекцию злотыми, флоринами, марками, пфенингами. Когда вернулся в Свечин, домой он даже не показался. С заболевшей в то время матерью увиделся в больнице, с удивлением понял, что она сдала и сильно постарела, ну а отца повстречал уже на работе — и снова не перемолвился с ним ни словом.