Нравственная философия - [119]

Содержание ее — переход демократа к аристократам; оба термина приняты в наилучшем смысле, и переход совершается не ползком, не какими-нибудь происками, но через парадную дверь. Природа и личные качества помогают, а положение им приличное доставляется благодаря честности и здравомыслию дворян, Ни один великодушный юноша не оборонится от обольщения правдоподобием этой книги, которая сильно возбуждает умственное развитие и энергию.

Пламенный и набожный Новалис так отозвался об этой книге: «От доски до доски в новом вкусе и прозаическая. Все романтическое подведено под гладкий уровень; так поступлено и с поэзией в природе, с чудодейственною! Книга толкует об обиходных делах людских: быт домашний, быт среднего сословия в ней, пожалуй, опоэтизирован, но все чудесное преднамеренно рассматривается как мечта и восторженные грезы». А между тем, характерная черта: Новалис вскоре опять принялся за эту книгу, и она осталась его любимым чтением до конца его жизни.

В глазах французского и английского читателя Гёте отличается одним свойством, общим ему со всей его нацией; это свойство — постоянная подчиненность своему внутреннему убеждению. В Англии и в Америке уважают талант, и публика довольна, если он употребляется на поддержку какого-нибудь одобренного и понятного интереса: партии или служит той или другой, уже установившейся, оппозиции. Во Франции еще более восхищаются блеском ума, не заботясь о прочем. Во всех этих странах талантливые люди черпают сочинения из своего таланта. Достаточно того, когда воображение занято, требование вкуса соблюдено: столько-то столбцов и столько-то часов наполнены приятным и недурным времяпрепровождением. Но германскому духу не достает игривой французской веселости, тонкого практического смысла англичан и американского удальства; в нем есть некоторая честность, не останавливающаяся на поверхности предпринятого и исполненного, но сейчас же спрашивающая: «С какою целью?» Германская публика требует засвидетельствованного чистосердечия. Здесь видна деятельность мысли, но к чему ведет она? Что хочет этим сказать нам человек? Откуда, откуда набрался он таких мыслей?

Одного дарования мало для писателя. За книгою должен стоять человек — личность, и по природе, и по свойствам, обязанная следовать учению, изложенному ею здесь; личность, самое существование которой тесно слито с такою-то точкою зрения, с таким-то понятием о вещах, а не с другим, и поддерживающая эти вещи, потому что они таковы. Если автор не может надлежащим образом выразить эти вещи сегодня, они все-таки существуют и выскажутся сами собою завтра. Дело. идет о провозглашении некоторой доли истины, смутно или ясно постигнутой. В этом-то и состоит долг и призвание писателя в здешнем мире: видеть насквозь факты и свидетельствовать о них миру. Ничего не значит, что он сам робок и косноязычен, что голос его писклив или груб и что его способ изложения или недостаток красноречия не под стать высоте мысли. Она отыщет и метод, и картинность, и звучный голос, и гармонию. Будь он хоть нем — заговорит она. Если же нет, если такого Божьего слова не вверено писателю, какая нам нужда до его ловкости, красноречия, блеска?

Огромна разница в силе слова, за которым стоит человек и за которым его нет. В ученом журнале, во влиятельной газете я не вижу образа, а какую-то безответную тень; чаще же всего — денежную складчину или какого-то молодчика, который надеется под маскою и под костюмом своих периодов быть принятым за нечто дельное. Но при каждой строке, в каждом отделе настоящей книги я встречаю глаза человека и убежденного, и решительного. Его энергия, его опасения льются потоком на каждое слово: живут самые точки и занятия; написанное становится делом — и делом исполинским; оно пойдет далеко и будет долго жить. В Англии и в Америке можно очень бойко писать про греческих и латинских поэтов без малейшего поэтического вкуса или огня Человек проводит целые годы с Платоном или Проклом, — из этого не следует, что он придерживается героических мнений и пренебрегает модными обычаями своего городка. Немцы же пресмешно простодушны на этот счет студент, вышедши из аудитории, все еще передумывает слышанное, а профессор никак не может отделаться от мечты, что философские истины можно как-нибудь да применить к Берлину и к Мюнхену. Эта серьезность дозволяет немцу обсуждать людей с гораздо большим дарованием. Потому-то почти все важные оценки достоинств, на которые указывают мыслящие люди, перешли к нам из Германии. Между тем как в Англии и во Франции люди, известные своим умом и своею ученостью, избирают себе науку или место с некоторым легкомыслием и не слишком считают себя связанными по характеру с избранным им званием или предметом занятий, Гёте, глава и плоть германской нации, говорит не в силу одного дарования: из-за него светит истина Он очень мудр, хотя его талант набрасывает иногда покров на его мудрость. Как ни превосходны его слова, он имел в виду еще нечто лучшее, это-то и возбуждает мое любопытство. Его громадная независимость происходит от частых бесед с истиною, слушайте его или отвергайте — факт остается; и ваше сочувствие к писателю не оканчивается с окончанием его творения; оно не сглаживается в памяти, когда он исправно завершает свое дело перед вами, как изгладится память о булочнике, продавшем вам свой хлеб; притом его сочинения составляют самую малую часть его самого. Предвечный гений, воссоздавший мир, поведал этому человеку более, чем кому-либо другому. Я не скажу, чтобы Гёте достигну той высшей области, с высоты которой говорили нам иные гении. Он не благоговел пред верховным единством; он не был способен подчиниться полновластию нравственного чувства. В поэзии есть струны несравненно благороднее всех тех, которых коснулся он. Есть писатели, беднее его дарованием, но чище его настроением и трогательнее для сердца: Гёте никогда не может быть дорог человечеству.