Ножом по сердцу - [72]

— Не знаю, Ханна, — пожал Грант плечами. — Ты не представляешь, сколько я перевидал трупов. Непостижимо, что человек способен сотворить над другим человеком, а после даже не вспомнить, как это произошло. Срабатывает механизм защиты, наверное. Особенно у женщин. Как это говорится? Грознее ада женщина во гневе?[26]

Тут я улыбнулась, потому что это было любимое изречение Фрэнка. Тот самый случай, когда эмоциональная оценка сливается с предрассудком.

— Xто тебя так рассмешило?

— Да так. Просто на минутку я почти забыла, что ты полицейский.

И мы естественно заговорили о том, что бывает, когда исступление проходит. Но тут даже эксперты судебной медицины бессильны помочь, не смогут они факты преобразить в чувства. Я представила, как она выходит из здания, потрясенная, дрожащая, в окровавленной одежде под длинным черным плащом Оливии. Воображаю, как, должно быть, она обрадовалась, когда нашлось чем прикрыться. Понимала ли она, как это будет выглядеть со стороны, — такая же высокая, в том же плаще, уезжает на автомобиле той же марки. Может, во всем ее безумии был некий замысел? Желание подставить соперницу и увидеть крах всего семейства? Только почему-то она лишила себя удовольствия досмотреть спектакль до конца.

Я все рисовала себе: молодая, отчаявшаяся женщина, адреналин уже отбушевал, приезжает домой, насквозь пропахшая любовником, только на сей раз это запах крови, а не секса. Я вижу, как она бежит в ванную, скидывает одежду, бросается под душ, оставляя на полу груду смятой одежды. Но не все смывается теплой водой. Как и не все слова исчезают, когда горит бумага. Я вижу то самое полотенце на полу, впадину на укрытой покрывалом кровати, пустой стакан из-под виски, таблетки. Возможно, она надеялась, что обретет покой во сне, но сон наполняли черные видения, и, в конце концов, легче оказалось воспользоваться иным туннелем забвения. Просто жизнь сделалась несовместима с содеянным, только и всего.

Назавтра после того, как в газетах появилось сообщение, я получила от Оливии Марчант письмо следующего содержания:

Ханна! У меня нет слов, чтобы выразить Вам свою благодарность. Думаю, Вы в буквальном смысле спасли мне жизнь. Теперь придется учиться жить без него. Если бы в Ваши годы я обладала Вашей стойкостью и уверенностью в себе, возможно, все сложилось бы по-иному. Но я вынуждена довольствоваться тем, что имею. Единственное, о чем жалею, это что я так и не познакомилась с ней. Это помогло бы мне лучше ее понять. Сержант Грант говорил, что она была молода, ей было всего двадцать восемь. Я спросила, была ли она красива, и он сказал: «Да». Наверное, Морис этому некоторым образом способствовал. Когда я убеждаю себя ее простить, то думаю, что потеря его оказалась и для нее так же невыносима. С бесконечной благодарностью,

Ваша Оливия Марчант.

Красиво завернуто. И великодушно. Во всех смыслах. В конверт был вложен чек на тысячу фунтов. Сумма меня не удивила. Я уже привыкла, что мне переплачивают. Проблема в данном случае была в том, что особой радости я при этом не испытывала. Черт, не люблю я этого! Ненавижу, когда дело закончено, а все-таки что-то не дает покоя. Не хватает чего-то, чтоб полностью все похоронить, забыть, закопать.

Словом, я поехала в сторону Нэгз-Хед. Что ж, обещание есть обещание, да и деньги уже прожгли столько дырок у меня в мозгу. Мой мойщик на сей раз оказался на месте — под светофором, сидел, перекуривал, рядом ведро с мочалкой и стопка «Биг исью». Я покрутила ручкой, окошко опустилось, окликнула его. Он широко улыбнулся, подбежал ко мне с номером газеты.

— Привет, Ханна!

— Привет.

Взяв у него газетку, я протянула ему взамен две пятидесятифунтовые бумажки. Он уставился на них недоверчиво, изумленно.

— Я ставила на тебя, — сказала я, — Для них это не деньги. Пользуйся в свое удовольствие.

И укатила, прежде чем он успел что-либо сказать.

Во множестве других обстоятельств это был бы идеальный конец. Но то, что глодало изнутри, не излечилось дешевой филантропией. Так или иначе, нам-то с вами известно, что это еще не все. До сих пор параллельно развивались истории двух пар, двух супружеских конфликтов, нуждавшиеся в разрешении, и только одна из них кое-как завершилась.

Пару дней назад Колин пригласил жену поужинать в сельский ресторан, чтобы заново склеить отношения и не дать ей узнать правду. Я поехала домой ждать, когда сестра позвонит и все мне расскажет.

Глава двадцать первая

Кейт объявляться не спешила. Прошло ровно три дня. Я проторчала дома всю субботу и воскресенье, наконец, терпение мое лопнуло, и я позвонила родителям. На границе между Кентом и Сассексом дело шло к вечеру, и мать была занята в саду обезглавливанием увядших роз. Мне кажется, я впервые соприкоснулась с насилием в связи с материным садоводством. Мать и секатор. Растения начинали дрожать, едва она появлялась с ним на крыльце. Представляю ее сейчас: волосы скручены на затылке старомодным пучком, пряди выбиваются, когда она стягивает перчатки, чтобы взять трубку.

Мы поговорили о погоде, и о кастрюлях, и о папиной ангине. Потом она подробно рассказала о том, как замечательно у них погостила Кейт с семейством, сообщила, что они уехали домой только вчера, выразила свои восторги по поводу того, какой чудный человек Колин, как много он работает и как заботится о своей семье. По-моему, каждой дочери свойственно стараться не стать подобием матери. Но в моем случае, как вы, вероятно, сами догадались, это вопрос выживания. Я положила трубку, вытащила свою нелегальную заначку, свернула косячок.