Чтобы заглушить тревогу, мальчик уходил в сад и заставлял себя работать.
Яблони ничего не знали о войне. Они в эти жаркие июньские дни требовали подкормки, и Ваня механически выполнял обязанности садовода.
Как-то во время работы Ваня заметил за забором светлое платье Маши Ермаковой.
— Заходи в сад! — крикнул Ваня.
— Некогда. Я на одну минуту.
Ваня подошел к забору и поздоровался с Машей. В руках она держала толстую папку с делами кружка.
— Ваня, мы с мамой уезжаем. Я не знаю, что делать с журналами. Возьми их себе. Тут всё… — сказала она торопливо и просунула папку в щель между досками.
— А зачем ты уезжаешь? — спросил Ваня, взяв дела.
— Велели эвакуироваться. Нас много едет. Целый состав. Разве ты не знаешь?
— Первый раз слышу. А куда вы едете?
— Может быть, в Ленинград, или дальше. Приходи вечером провожать на станцию. Придешь?
— Приду.
— Ну, тогда и простимся. Наверное, не скоро увидимся. А ты не поедешь?
— Не знаю. Отец велел мне собраться, а самого всё нет и нет.
— Ну, значит, увидимся, — сказала девочка и побежала обратно.
Дед сидел в комнате у окна и ниткой обматывал оправу очков. Ваня молча положил папку с делами на стол, сел на кровать и глубоко вздохнул.
— Что это? — спросил старик, кивнув головой на папку.
— Кружковские дела. Дедушка, говорят, немцы близко. Наши уезжают.
— Куда?
— Куда-нибудь подальше. Ты не поедешь?
Дед искоса взглянул на внука и усмехнулся.
— Я корнями здесь в землю врос — не оторваться. Это ваше дело молодое. Куда ни посадил, там и приросли. Завяжи-ка лучше узелок. Совсем глаза сдают.
Ваня завязал узелок, обрезал концы, и дед надел очки.
— Вот. Совсем другое дело.
Вечером Ваня пошел на станцию провожать своих друзей.
— Ваня, едешь? — спросил его Трубач.
— Нет.
— И я нет. Будем держаться вместе.
На станции взрослые таскали в вагоны багаж. Прощались с родными, плакали. Все были возбуждены, и даже те, кто оставался, куда-то торопились.
Ваня с Трубачом помогали грузиться в эшелон. Знакомых уезжало много.
Потом мальчики отошли в сторону и молча смотрели на отправку. На душе было тяжело. Гриша глубоко вздохнул. Ваня плечом коснулся друга. Они оба переживали одно и то же чувство. Люди оставляют дома, обжитые места, работу, и вот скоро тронется эшелон… А они? Правильно ли делают, что остаются здесь? Может быть, пока не поздно, сбегать домой, взять приготовленный узелок и ехать вместе со всеми? Ваня вспоминает слова деда: «Никуда от родной земли не уйду. Остаться — не значит покориться». И мальчику показалось, что дед прав.
На запасный путь пришел товарный состав. Ваня взглянул туда, где стали вагоны, и почему-то подумал: «Не отец ли приехал?»
— Сад берегите. Приедем, поставим на собрании отчет, — перебила Ванину мысль Маша Ермакова. В это время к ним подошла ее мать.
— Маша, а ведь мы оставили дома на окне пакет. Что делать? Поезд скоро тронется. Не может ли кто-нибудь из твоих друзей сходить за пакетом? Он очень нужен.
— Я схожу, — вызвался Ваня.
— Вот и спасибо. Очень вам благодарна. Вы нас выручите.
Предчувствие Вани оправдалось. Товарный состав привел Степан Васильевич. Получив разрешение сходить на полчаса в город для устройства своих дел, машинист почти бегом направился к дому.
Анна Алексеевна хотя и привыкла к неожиданным возвращениям мужа, обрадовалась, увидя его целым и невредимым.
— Где Иван? — спросил Степан Васильевич поздоровавшись.
— Не знаю, Степа. Ушел куда-то.
— Ну вот… Ведь говорил я, чтобы ждал. Где его теперь искать?
В комнату вошел дед.
— Отец, где Ваня?
— На станцию ушел, беженцев провожать.
— Ага! Ну я там его и найду, — успокоился Степан Васильевич. — Подожди, Аня, не хлопочи. Я тороплюсь.
Он сел и, внимательно разглядывая свои грязные руки, с трудом подбирая нужные фразы, медленно сказал:
— Ухожу я… Может быть, не скоро увидимся. Вы здесь с отцом остаетесь. Ванюшку я на паровоз возьму, пускай возле меня… Неизвестно, как тут будет.
Искоса взглянул на жену. Она стояла прислонившись к буфету, бледная, но спокойная. Степан Васильевич знал, что это спокойствие внешнее, а душа у нее рвется на части. Эта женщина умела сдерживать себя, и даже в самые трудные минуты ему не приходилось видеть слез в глазах жены. Степан Васильевич вытащил из кармана пачку денег, положил на стол и посмотрел на часы.
— Это получка. Возьми все, а себе я достану… Времени у меня только полчаса. Десять минут уже прошло. Надо прощаться.
Он встал. Анна Алексеевна подошла и положила руки на плечи мужа.
— Ну что ж… Прощай, Степа, — с трудом, но отчетливо выговорила она. — Не ждали, не гадали… — голос ее дрогнул и задрожал. — Верю, что увидимся. Об нас не тревожься — не пропадем.
— Ничего, ничего, Анюта. Ты у меня молодец. Держись крепче. Горе в народе такое — глазом не окинешь.
— Это верно, — вполголоса подтвердил дед.
Анна уже успела взять себя в руки. Она попрощалась как обычно, словно провожая мужа в очередной рейс, и только когда хлопнула дверь и мимо окон промелькнула его тень, Анна покачнулась.
Шатаясь и цепляясь руками за стулья и стены, она с трудом добрела до кровати и повалилась почти без чувств.
Дед, проводив сына, вернулся в комнату и сел у изголовья ее постели.
