Новый Раскольников - [6]

и уже плетусь я следом. мне покой и сон не ведом.

лексикон мой сдобрен бредом. в голове сумбур от грёз.

сыпь на коже, тик на роже, изнутри сомненья гложут.

упаси меня, мой боже, от таких метаморфоз.

значит так: иду я мимо, нелюдим и строг, вестимо,

в ореоле, типа нимба. не гляжу по сторонам.

ни к чему хмельная прана, охи, вздохи у фонтана.

мне весна по барабану. — вдруг ты выскочишь и — ам!

амнезия

извиваясь ночью на простыне —

как не сказано ниже по крайней мере

И. Бродский

попасть бы под трамвай, но не смертельно.

лежать в больнице, слушать пенье птиц.

вести простую жизнь растений.

не различать имен, не помнить лиц.

открыть наружу дверь, как новую страницу.

(диагноз: безнадёжен — амнезия)

и больше никуда не торопиться —

забыл, не помню, болен сильно.

ночами спать глубоким сном младенца

на белой простыне.

и видеть сны. и умереть во сне.

от остановки сердца.

камера

загнанных людей сдают… куда?

в вытрезвитель? в дурку? на храненье

в камеру, где сквозняки и тени,

и горит, горит моя звезда.

загнанных людей ведут… к стене? —

в тихий дом над синею рекою.

в тишину приёмного покоя.

как там в этой ватной тишине? —

вечный полдень, благодать, уют,

музыка волшебная играет.

там никто, никто не умирает. —

не дают.

«жаль, что ты опять не позвонишь…»

жаль, что ты опять не позвонишь —

у тебя проблемы с телефоном.

либо убежали макароны.

ты по кухне ловишь их, кричишь:

врёшь, от этой скалки не уйдёшь

ну-ка! быстро! марш назад в кастрюлю!

и разгорячёно кажешь дулю.

и пустырник огорчённо пьёшь.

или нет, наверно, всё не так —

у тебя проблемы с телефоном.

шнур погрызли мыши. оголённый

провод заискрил, и звук иссяк.

в трубке телефонной тишина

затаилась, скорбная, немая.

ты сидишь, колени обнимая,

на диване в комнате одна.

и в расстройстве горестно молчишь.

…жаль, что ты опять не позвонишь.

«любой високосный год…»

Как в глухом лесу плачет чёрный дрозд.

А. Башлачёв

любой високосный год —

знаковый и дурной.

втягиваешь живот,

падаешь в перегной.

пытаешься прорасти

мыслящим тростником,

в сущности, обрести

новую жизнь. о ком

заплачет в глухом лесу

чёрный от горя дрозд, —

так ли уж важно? — суть

в том, чтобы ты пророс.

так выпусти по весне

к небу побег живой.

что не убьёт, сильней

сделает нас с тобой.

«оличка лапочка…»

оличка лапочка нежный цветок росянки

ты так волшебна невинна и всё такое

мне до тебя дотронуться ли рукою

злой амазонки взбалмошной вакханки

оличка ласточка рыбка моей печали

рядом с лакуной сердца в лагуне ласки

в омуте беспокойства готовлю ласты

склею их ненароком и чао-чао

студгородок

студенты прохладной жизни,

молодая шпана.

чувствуешь себя лишним —

персонажем сна —

вязкого и чужого,

где вся твоя роль:

не говорить ни слова,

потягивать алкоголь.

слоняться по территории,

узнавать места,

и понимать — ни горя, ни

радости — пустота.

«у моей подруги вылетели пробки…»

у моей подруги вылетели пробки,

у неё в коробке черепной КЗ.

ей бы жить на юге, где-нибудь в Алупке,

да лечить мигрени, сплин и ОРЗ.

у моей зазнобы, видимо, проблемы, —

ум зашёл за разум, в голове бардак.

мается в ознобе, ёжится от шума,

и глядит угрюмо, словно пастор Шлаг.

это, верно, климат, — топи да болота.

это, видно, тёмный низкий небосвод.

это мёртвый город нас с тобою люто

давит, ненавидит, гложет и гнетёт.

…мы с тобой уедем в сказочные страны.

там поют фонтаны, там шумит прибой.

в дивный край зелёный, солнцем утомлённый,

мы с тобой уедем. мы с тобой. с тобой.

за минуту до пробуждения

за минуту до пробуждения

мне снилось нечто, непонятный сон:

напротив умирали комиссары,

брандмауэр измазан был в крови,

на мостовой вальсировали пары,

и безучастно что-то о любви

пел репродуктор. брошенный понтон

стучал о сваи мёртвого причала.

и дивная мелодия звучала.

и голос безучастно вторил в тон.

круженье пар на томной мостовой.

и в пыльном шлеме, всё ещё живой,

на фоне окровавленной стены,

полз комиссар. к чему такие сны?

куда он полз? — бог весть. он умер в миг,

когда достигла музыка крещендо.

наверняка он что-нибудь постиг,

пока агонизировал. зачем-то

он полз по направленью от причала,

пока был жив, и музыка звучала.

и я глядел на это из окна,

задумчиво гадая: «нахрена

ползти ему?», крошил «герцеговину»

и папиросный уминал табак,

я взять пытался в толк (увы! — никак),

и спичка, прогорев наполовину,

мне пальцы жгла, и френч натёр мне спину,

и, дополняя общую картину,

как некий беспощадный метроном,

понтон стучал о сваи. бог покинул

сей мир печальный, вышел за вином

в ближайший гастроном и сгинул, сгинул.

что наша жизнь? — тщета и суета, —

дрянная череда дурных событий,

нелепых драм, бессмысленных соитий,

жестоких, ужасающих открытий,

ведущих к осознанию — звезда

вон там, на небосклоне никогда

тебе по этой жизни не светила.

вот — колыбель, вот — поле, вот — могила.

и это всё, что будет, есть и было.

мне снился сон. к удаче ли, к беде? —

не ведаю, не знаю. новый день

ничем не отличается от сна:

сезон любви, холодная весна,

ряды неровных строчек на листе.

и бабочка порхает в пустоте.

«дождь прошёл. запахло сеном…»

дождь прошёл. запахло сеном,

свежескошенной травой.

кровь быстрей бежит по венам,

понимаешь постепенно,

что по-прежнему живой.

то есть, всё ещё способен

замечать, как жизнь легка.

то есть, кроме ям, колдобин,

склок, обидок, маний, фобий,