Новый посол - [6]

...Как было условлено с Лободой, Леня приехал за полночь.

В саманной хатенке под камышом света не было, но в очаге, зажатом тремя камнями, дымилась зола — поодаль лежало несколько задымленных картофелин. Леня тронул одну из них — она была горяча. Значит, старик только что был здесь.

— Дедусь! — крикнул Леня.

— О-о-о... тебе Петра? Как ушли с вечера — досе там... — Он махнул в сторону кручи.

Леня выбрался на кручу — Кубань была светла и пустынна. Он подошел к краю, всмотрелся. Там, где река, обойдя островок, выстилала свои воды, точно два дубовых листка, брошенных по ветру, — Петр и Лёлюшка.

— Ого-го-го!.. — крикнул Леня и взметнул весело и беспокойно обе руки. — Поворачивай!.. — Неторопливо и широко он замахал руками. — Ого-о-о... время! — Но голос Лени где-то размылся над неспокойной стремниной Кубани. — Ого-о-о!.. — крикнул Леня и взмахнул руками, теперь уже больше по инерции, потеряв надежду докричаться. Но за шумом, а может, теперь за расстоянием голос мудрено было расслышать — вон как далеко река бросила плывущих!

«Должно быть, выбиваются уже к берегу», — подумал Леня. Минут через десять будут здесь — непрочная ниточка тропки тянется вдоль самого бережка, часто обрываясь, — река забирает все правее, подмывая берег.

Леня подошел к очагу и, разворошив золу, взял уголек.

— А то... моего самосаду попробуешь?.. — отозвался дед. Он сидел поодаль и черными, в саже, пальцами разламывал печеную картошку. — Испробуешь... а? Сладкий и легкий как дым...

— Нет, цигарки мне твоей не надо... — улыбнулся Леня. — А вот картошки...

— И то, сынок... Старик взял картофелину покрупнее и положил ее перед Леонидом. — Так бы давно... А то — соль, — указал он на деревянную солонку, такую же круглую и черную, как картофелины. — Я уж не толок ту соль... ешь.

Леня положил поодаль зажженную сигарету, разломил картошку, посолил — соль действительно была крупной.

А потом зашумели потревоженные будылья кукурузы поодаль. Леня сидел к берегу спиной и не разглядел ни Петра, ни Лёлюшки — только время от времени он слышал ее говор, как прежде осторожно задиристый, без смеха.

— Ты погоди с полчаса... — сказал Петр, увидев Леню, все так же хмуро, за эти сутки голос его не отогрелся. — Вот соседка хочет еще заплыть...

Он сказал «соседка» и усмехнулся недобро. Но она точно не заметила этого, не хотела замечать.

А старик отстранил деревянную тарелку, потемневшую от дыма и времени, опершись на могучую пятерню, встал. Он как-то боком пристроился к Петру, который уже повлек Лёлюшку к берегу. Старик пропустил их вперед, поотстал, дожидаясь, когда они выйдут на берег.

Видно, на горы упал еще один ливень — еще больше прибыла Кубань, еще шумнее завилась у берега крутина.

— Тут ясенек стоял посреди крутины... — обернулся Петр к старику.

— А он и стоит там, — произнес старик, не глядя на крутину.

— Э-э, старый! Сам еще живой, а очи... тю-тю! Нет ясеня!..

— Есть... — Старик вышел на берег. — Вон там лохмами трясет — это и есть ясень... Он часом к Иванке побег...

— К кому?

— К Иванке...

— Слыхала?.. К Иванке! — Петр взглянул на Лёлюшку, забеспокоился заметно — никто не внушал ему робость, она внушала. — А кто она... Иванка? — Старик молчал — он не мог оторвать глаз от ясеня. — Я говорю: кто она, Иванка? — крикнул Петр, не тая иронии.

— Да я уже запамятовал, кто она, с той поры вон сколько воды Кубань унесла, — невысоко поднял руку старик — рука была тяжелой. — Кто она? Наша закубанская, ветер-баба! Ее носило по белу свету, что твой клок сухой травы!

Лёлюшка смиренно взглянула на старика, потом на Петра — Лобода отвел глаза, не очень-то приятны были ему слова старика.

— Кто-то ее надоумил, нашептал: «Коли выберешься из того костра, считай, что у самого бога побывала, явишься что снежок белый — чистая!» — недобро усмехнулся старик и упер глаза в Петра, точно искал участия, но тот стал еще мрачнее. — Дура Иванка! И то в толк не возьмет: «Коли к богу заберешься, оттуда пути заказаны!»

— Остановись, дедусь... — склонил голову Петр.

— Я что? — молвил дед и пошагал прочь. — Я только хотел сказать: дура Иванка!.. — обернулся он.

С немотой тревожной Лёлюшка глядела, как старик скрылся в рассветных сумерках. Все казалось: он сказал то, что хотел сказать, и свое дело сделал. А Лёлюшка пошла к воде. Ее повлекли туда слова старика. Не было бы этих слов, пожалуй, не пошла бы.

— Лёлька! — крикнул Петр, но было уже поздно: крутина понесла ее вокруг, все убыстряя движение. Что-то было торжественное и непонятно игривое в необычном этом движении.

Петр устремился вслед за нею. Он плыл широкими и крепкими рывками. Его плечи, его обожженная, в полосах, спина были над водой, и он словно шагал по каменистому дну. Быть может, он кричал и в крике, сбивчивом и смятенном, пытался высказать то, что не смог сказать ей в эти сутки. Но все слова отнимала река, только одно поднялось над водой: камни. Да, он крикнул изо всех сил:

— Камни!..

«Крутина стоит на камнях, как мельница на жерновах» — это он хотел сказать? «Бойся камней крутины — перемелют» — это хотел сказать?

— Камни!..

А крутина уже увлекла Лёлюшку в свою пучину.