Новый перевал - [93]

Старик Чауна заставил меня присесть на мосту рядом с собой:

— Как там, тигра не видали? — заговорил он так, что я не сразу поняла, шутит он или взаправду интересуется, но сказала, что сегодня видели свежий след тигра. Чауна хлопнул себя по колену: — О-ё-й! Ходит куты-мафа, кругом ходит. Совсем близко здесь был. Прямо корову не могу пускать в лес. Сидит в сарае. Ты как, наверно, умеешь корову доить? — Чауна засмеялся и, вставая, заговорил уже на другую тему: — Соя в колхозе хорошая получилась. Прямо не знаем, что такое.

Я разговаривала с удэгейцами, а все наши вещи тем временем уже унесли в дом. Но разве можно здесь выходить на берег равнодушным пассажиром? Столько новостей, столько вопросов!.. Пока мы ходили на перевал, здесь жизнь шла своим чередом: кому-то достроили избу, у кого-то родился сын или дочь, кто-то купил себе корову… Все это интересно. Но главная беседа с удэгейцами была впереди. Уходя, я сказала им об этом.

Знакомая девушка, радистка Таня, выбежала навстречу с непокрытой головой. Она по очереди трясла за плечи то меня, то Лидию Николаевну и приговаривала:

— Ой, какие вы смешные!

Иван Михайлович, одетый уже по-осеннему, шел в сопровождении своих маленьких сыновей.

— А вас уже разыскивают. Тут столько радиограмм для вас из Хабаровска! Ну, рассказывайте!

На другой день для нас истопили баню. Выходя оттуда, я увидела около предбанника знакомую фигуру Чауны.

— В чем дело, отец?

— Я тебя ожидаю. Пойдем корову доить.

Старик виновато улыбнулся и объяснил мне, что невестка Исунда, жена Мирона, уехала на колхозные огороды. Корову доить некому.

— Идем, там оморочка есть, — торопил он, показывая на реку.

Мы переправились на тот берег и по тропинке дошли до Мироновой избы. Хромоногая бабушка обрадовалась:

— Ая![37]

Прыгая на одной ноге и опираясь на клюшку, она подала мне чистый подойник, полотенце и даже баночку с вазелином. Пока я доила корову, Чауна все время прохаживался около сарая. Я спросила его: зачем он здесь ходит?

— Не знаю, — ответил он. — Если не боишься, я уйду.

Корова была недавним приобретением в семье Чауны. Кроме невестки, к ней никто не подходил.

— Завтра утром придешь? — спросил Чауна, когда я собралась уходить.

— Конечно.

Через два дня явились Колосовский и Шишкин. Алексей Васильевич привез новые этюды. Среди них были великолепные пейзажи долины Сукпая, вид на гольцы, хорские ландшафты, портрет Вали Медведевой.

— А вы знаете, — говорил он вечером, сидя за столом, — я доволен тем, что побывал здесь. Все мои этюды — это, конечно, только заготовки для большого полотна, которое я задумал написать на материалах нашей экспедиции.

Алексей Васильевич выглядел усталым; он похудел и казался еще выше ростом.

Я разбирала свои дневниковые записи, когда Колосовский, приоткрыв дверь, объявил мне новость:

— Совсем забыл вам сказать, что ваши сапоги у Дады. Он привез.

— Как же он их заметил?

— А вот уж это вы у него спросите.

Колосовский шагнул в комнату, закрыл за собой дверь, сел на табуретку.

— Меня беспокоит вот что, — сказал он, мягко стукнув ладонью о край стола: — как мы отсюда выберемся? Нам нужно три бата до Бичевой, если учесть, что Андрей Петрович завтра отправляется один.

— Почему завтра? И почему один?

— Потому что завтра уходит почтовая лодка. Надо использовать такую возможность. А человек все-таки после болезни чувствует себя неважно. Вы представляете, что значит для него заночевать теперь в лесу? Пусть он едет. Но когда уедем отсюда мы? Три бата — это значит шесть батчиков. Где они? Все колхозники сейчас заняты. Может быть, вы поговорите с Джанси Батовичем? Хорошо бы денька через два отбыть отсюда. Как вы думаете?

В эти дни, пока колхозники заканчивали уборку овощей на полях, пока они рыбачили, трудно было рассчитывать на их помощь. Но я знала, что и Мирон Кялундзюга и Джанси Кимонко пойдут нам навстречу при первой же возможности. Оба они были теперь на полях, и я сказала Колосовскому, что утром сама к ним поеду.

Утром на берегу протоки я увидела Джанси Кимонко. Он только что выпрыгнул из своей оморочки и шел по берегу легкой, плавной, охотничьей походкой, несмотря на то, что оделся в ватную куртку, обулся в сапоги. Теплая серая шапка, сдвинутая на затылок, была еще не по сезону. Он поправлял ее на ходу, быстрыми шагами сокращая расстояние между нами.

— А я к вам иду! — весело сказал он здороваясь. — Ну, как путешествие? Понравилось? — Симпатичное, открытое скуластое лицо его озарилось такой радостью, а в твердом пожатии руки было столько дружеского участия, что я, не задумываясь, стала рассказывать ему обо всех наших неудачах и злоключениях.

Джанси слушал, улыбался, щурил правый глаз от дымившей в зубах папиросы. Ему, бывалому следопыту, сыну хорских лесов, кое-что, может быть, показалось смешным, но многое — интересным. Он ни в чем и никогда не выдавал своего превосходства над другими.

— А все-таки вы дошли до перевала? Это хорошо! — искренне сказал он, когда мы незаметно очутились перед домом сельсовета. — Жалею, что меня не было. Я ведь побывал на Сукпае. Потом в Хабаровск ездил.

— Когда?

— Да вот в том месяце. Меня в крайисполком вызывали. Решали вопрос насчет границ охотугодий нашего колхоза.