Летняя попойка была некультурная. Шарова все так же хлопотала. Киквидзе был в отъезде. Товбин уже не уходил на кухню и не говорил о литературе. Комаров в комнатах все так же сношал Жупикову, сверх того, в ванной кто-то с кем-то заперся. Пришел какой-то Жека, которого никто не знал; грубо и удовлетворенно, как пленного, принесли ящик пива; кто-то, возможно, этот самый Жека, достал траву, и Стас с Заботой надуделись самым постыдным образом. Забота неожиданно сблевал прямо на палас. Капелюх и Замогильный держали его за патлы и опускали в ведро с водой. Богаткин рвался на улицу. Тюрина, пользуясь общей взволнованностью, выцарапалась из винных объятий Платонова.
— …Школа очень растет, сейчас учимся в две смены. Все поступают, всем хочется, а отказать не имеем права, — рассказывала Гузель Тагировна. — Нагрузка большая, еле справляемся. Из тех, кого ты помнишь, остались Лидия Николаевна… Кстати, можешь сходить к Лидии Николаевне, она еще здесь… Тамара Андреевна тоже работает, но сейчас ее уже нет, наверное. Вера Игоревна ушла год назад, у нее внук родился. Такой был большой мальчик, врачи удивились, и все пришли на него посмотреть, потому что никогда такого не видели, а потом — была история — там они чуть не поссорились в семье, потому что отец и дед хотели назвать Колей, они сами оба Коли, а мать — каким-то, знаешь, вычурным именем: Эль… Эрнест, что ли… Кто у тебя была классная? Елена Викторовна? Работает, конечно, заходи к ней, она будет рада.
Разговор продолжался в том же духе. Вскоре Гузель Тагировна стала намекать на то, что время вышло. Фомичев не понимал намеков; когда, наконец, понял их и рванулся, то сделался еще нелепее.
— Я… Я сейчас… Уже идти надо, но вот еще кое-что вам хотел…
На лице Гузели Тагировны наметилось подобие выжидающей улыбки.
Фомичев резко и неуклюже стал стягивать с себя водолазку. Под ней оказалась майка. Гузель Тагировна сделала круглые глаза, не понимая, что происходит и в уме ли гость. Фомичев, пыхтя, стащил с себя майку, взяв ее за низ почему-то по-женски — скрестив руки.
На невыразительной груди Фомичева плясало размашисто вытатуированное позорным синим цветом слово «Гузель». Татуировка была не модной, а старообразной, неблагополучной, некрасивой. Заглавная буква «г» целила в ключицу. «У» и «з» дергали хвостами, как птицы в живом уголке. «Е» и «л» растягивались школярской гармошкой. Мягкий знак за неимением свободного места с чудаческим и вызывающим нахальством обводил левый сосок.
Гузель Тагировна посмотрела, опешила; не поверив себе, прочитала еще раз и посмотрела в глаза Фомичеву своими округлившимися глазами.
— Гузель… Леша! — сказала наконец Гузель Тагировна. — Что это? Зачем это?
Фомичев молчал и улыбался.
— Татуировка! Леш, ты что? Это... шутка?
Фомичев подобрался и ответил весело и не без гордости:
— Я вижу, что вы оценили, очень хотел вас обрадовать. Нет, это, натурально, татуировка. На всю жизнь!
Гузель Тагировна еле выдавила из себя:
— Но… зачем же? К… как это?
— Вот так. Я не мог не сделать вам приятное. Это сюрприз, — настойчиво ухмылялся Фомичев, теребя пальцами поверхность стола, как делал на уроке всегда, когда знал ответ на вопрос, в котором путался кто-нибудь из спрашиваемых. — Вы же не ожидали, правда?
— Леша, но это, наверное, лишнее! — Гузель Тагировна не знала, смеяться ей или сердиться. — Правда, на всю жизнь? — спросила она как-то по-девчоночьи.
— Конечно, Гузель Тагировна, — отвечал Фомичев, глядя сверху вниз. — Буду смотреть на нее и вспоминать, как вы меня учили. А что? Я, к сожалению, больше вас ничем обрадовать не могу. И вообще что-нибудь купить — неинтересно, съели бы за чаем и забыли. Поэтому вот так. До свидания! — добавил он и хлопнул дверью, не дав учительнице ничего сказать.
Гузель посмотрела в окно. Напротив росло толстое дерево. Наискосок, во дворе внизу, галдели школьники.
Гузель отвернулась от окна и оглядела кабинет. Парты робели. Золотые ободки кофейных чашек перемигивались с золотым ободком словаря, как портнихи с рассыльным. Легкомысленные очертания границ на карте приглашали соседей-варваров к вторжению. Наверху — на шкафу, на полках, и внизу — на краях подоконника, в укромных местах парт — спала пыль. Стрелки на часах зашли слишком далеко.
Пусть так. Ведь, хотя это очень глупо и нелепо, в этом есть что-то если не забавное, то своеобразное. Вообще при желании во всем и почти во всех можно находить приятное. «Chacun a quelque chose pour plaire, chacun a son petit mеrite»[2]— Гузели вспомнилась строчка из не вполне педагогичного Брассенса, и она рассмеялась. Конечно, нельзя всю жизнь вести себя так, словно вместо усов у тебя насмешка, но, в конце концов, никогда не поздно остепениться, заняться делом и пустить почтовых голубей на паштет.
[1]«Я его позорно забыл»(фр.).
[2]«В каждом есть что-то, что нравится, у каждого есть своя маленькая заслуга»(фр.)
• • •
Этот, а также другие свежие (и архивные) номера "Нового мира" в удобных для вас форматах (RTF, PDF, FB2, EPUB) вы можете закачать в свои читалки и компьютеры на сайте "Нового мира" - http://www.nm1925.ru/
