Новый мир, 2013 № 09 - [20]

 

наш в брезентовой робе

дымит папироской на свае глядя в реку

 

летальный исход населения из страны

похож на лесосплав

 

березы на том берегу мочат в воде отражения голых ветвей

под небом цвета пятирублевки кто помнит

 

ну да

мы все уплывем в дощатых подземных лодках

 

затянет под сваи

и лодочник будет шевелить нас багром

 

а после покурит опять

любуясь

 

на то как ворона пошире расставив ноги

расправляется с рыбьей головой

на замусоренном песке

 

да и не лодка у него а тачка

с лопатой вместо весла

 

 

Кровельщики

 

небо у нас дырявое

сучковатое все в свалявшемся ватине

 

в дождь сверху каплет

 

гость приезжал

рассказал как у них

 

дачная местность

славится кучевыми облаками

 

так хорошо посидеть в плетеных креслах

поговорить о левкоях

 

надо б и нам как у людей

 

то освоение арктики то постирушка

так и умрем под новости в телевизоре

 

уж осень

стропила ветвей сквозят

и в прорехи залетают птицы

 

да кровельщиков не дозовешься

 

одни кладут голубую плитку над Флоренцией

другие кроют золотой парчой Стамбул

 

пришли-таки двое

татарин и чуваш с руками в синих наколках

 

весь день колотят

прибивают к небесам башмачкинское суконце

 

пошли нам Господи шиферу

 

 

 

Ямб о русском климате

 

Прогноз погоды ничего не обещает...

 

 

 

 

 

Кошка Иова

 

                      памяти нашей кошки

 

1

 

Кому помешала моя кроткая ласковая кошка?

Ты почему убил ее?

Ладно, не убивал, зачем не уберег?

 

Я понимаю, отчего убираешь людей, от них мало проку.

Но кошки безгрешны.

И без нее мир теперь не так красив.

 

Прошел дождь.

Значит, где-то там ее дивная шубка мокнет и расползается в грязном бурьяне?

Отвечай!

 

Слушай, верни ее мне.

Или расположи там у себя на небе.

 

Молчишь?!

Ты, Ты, Ты!..

 

Вот, я плюнул в небо.

Убивай и меня, Мясник!

 

 

2

 

во мне

по зеленой траве

по-прежнему ходит полосатая кошка

топорща усы...

 

 

 

Болезнь

 

кашляю кашляю

и мне отзываются соседские собаки

 

 

 

Больница

 

это школа

где люди учатся

не быть

 

 

 

За круглым столиком

 

он смотрит мимо бокала

она себе на руки с догорающей сигаретой

 

и эта размолвка длится уже восемьдесят лет

с тех пор как парижский фотограф нажал свою кнопку

 

в 1932-м

 

...в длинном зеркале позади тех двоих

размазаны долгой выдержкой плечи танцующих женщин

 

резко вышел только высокий затылок какого-то мсье

в брильянтине

 

 

Тот язык

 

все младенцы

плачут повсюду на одном языке

 

а взрослые сколько их есть

всякий думает и молчит на своем

 

не только люди

 

вот кошки объсняются в любви на итальянском

а собаки ругаются по-немецки

и не понимают друг друга

 

я знал вавилонского строителя с плотницким карандашом за ухом —

тогда он проспал в каптерке миг

и остался немым

только гукает и слюнявит свой карандаш

 

лишь там на облаках

все говорят на одном по-довавилонски

 

сплошь из неправильных глаголов

с полусотней падежей на все случаи жизни

 

родительным дательным винительным

звательным просительным благодарительным

ругательным умолятельным врательным простительным

 

а мне тут

довольно тебя произносимой ночью и днем

в ласкательном падеже

 

 

 

Антресоль

 

загробная жизнь возможна

 

ведь мы

по образу и подобию Божию

 

и тоже храним

свои старые игрушки на антресолях и чердаках

 

только бы Он

не надумал переезжать

Давай расстанемся на лето

Киров Александр Юрьевич родился в 1978 году в г

Киров Александр Юрьевичродился в 1978 году в г. Каргополе Архангельской области. Окончил филологический факультет Вологодского педагогического университета.Прозаик, поэт, эссеист. Автор трех книг повестей и рассказов: «Митина ноша» (Архангельск, 2009), «Последний из миннезингеров» (М., 2011), «Полночь во льдах» (Дюссельдорф, 2012). Лауреат Всероссийской книжной премии «Чеховский дар» в номинации «Необыкновенный рассказчик» (2010). Живет в г. Каргополе. В «Новом мире» публикуется впервые.

 

 

 

Просидев полдня в одной очень известной социальной сети, я отправился навестить своего друга. Он жил в другом конце города. Не дойдя квартала до его дома, я услышал треск и увидел довольно большое количество дыма, тянущегося как раз оттуда, куда я шел. Тогда я побежал. Первый этаж деревянного дома, в который я направлялся, был объят пламенем и дымом. У подъезда суетились жильцы. Вдали завыла пожарная сирена.

Не найдя среди людей тех, кого хотел навестить, я пулей взлетел по лестнице наверх. Без стука распахнул дверь и увидел… как мой друг, его отец и мать — ужинают.

Все они посмотрели на меня как на полоумного, а потом вдруг засмеялись.

— Давай за стол! — буркнул отец друга и потянулся к буфету, чтобы достать оттуда рюмку.

Конечно же, они не были никакими пьяницами. Просто любое застолье в их доме — событие ритуальное. Мой друг, хороший повеса, мог не прийти домой ночевать, но чтобы опоздать к обеду или ужину… Это было против правил.

За просторным, во всю кухню, столом, на котором стояло множество тарелок с простецкой снедью, эти люди… разговаривали! Каждый день. Столько, сколько позволяли обстоятельства. И казалось, что могли разговаривать бесконечно.

Они не болтали попусту. Всегда что-то обсуждали. То футбол, то политику, то рыбалку, то стройку. И моего друга, который учился средненько и метонимию называл «метомимией», учителя побаивались и не трогали именно за то, что у него была собственная жизненная позиция. Свой взгляд на жизнь. На кино. На литературу. Повторюсь: притом, что в учебе он был, мягко говоря, не Эйнштейн.