Новый мир, 2013 № 04 - [53]

“А вы зайдите к нам. Да, в кабинет… Что? Стесняетесь?” — уговаривал его по телефону стариковский совсем не жесткий голос. И в конце концов Н. пришел. В первый раз. С написанной объяснительной бумагой о Выставке.

 

 

5

 

Держа в руках шляпу, Н. прошагал в тот самый кабинет. И полчаса, нет-нет, больше!.. объяснял, какая живопись прогрессивна, а какая только подыгрывает правде. Объяснял, почему Выставку надо было поощрить — и почему не надо было разгонять.

Н. был сердит — художников пытались разогнать силой, а как предлог имитировали небольшой пожар и даже окропили абстрактно мыслящих живописцев из шлангов водой — иногда, случайно, эти подлые “пожарники” брызгали прямо на выставленные картины. Толкотня была невообразимая. В задымленном и мокром помещении было нечем дышать. Особенно в первом скандальном зале художники вели себя героически — и, конечно, Н. выступал тоже. Клеймил тупое начальство и ментов с их нескучающими дубинками, а затем в гневе звонил своему старикашке в отдел ГБ — он ведь им доверял! Не он ли учил их ценить живопись.

С этим он и пришел в тот кабинет… Как? Почему?.. А вот так… Инерция?

В сознании Н. все еще стоял (сидел на стульчике) добренький следователь. Критика наша еще не заговорила тогда о притаенном доверии к власти как об “историческом проклятии” России.

И ведь продолжался этот удивительный обман! — самообман человека, самообман художника, который думает, что на некоей честной, незапаханной глубине власть обязательно его поймет.

— А знаешь! следователь и впрямь оказался ростом невелик, — продолжал каяться Н., — немолод, с тусклыми погонами (с тусклым вкрадчивым серебром погонов)… Чуть ли не старикашка. Сидит на стуле и кивает головой. Мне даже хотелось ему рассказывать. И я рассказывал… И представь себе — я уже отчасти себя винил. За промахи Выставки. Да, да, я чувствовал некую вину… Когда курил в его кабинете. С первого раза… С первого прихода уже виноват… Этот русский фокус проделывали с сотнями, с тысячами людей! тысячами, которые на это попадались и еще попадутся… Хороший следователь — это наше всё.

 

 

6

 

Чтобы не слишком грузить тему, припомним, что в то же самое (тихо покаянное) время, когда бывшие информаторы вдруг спонтанно, как сговорившись, стали признаваться в стукачестве, в обществе вызрел еще один процесс-поток — с Гор хлынуло оружие. С оружием хлынули люди, закончившие войну.

Да, 90-е в расцвете!

В старые-то времена пять, если не десять, человек вперебой поспешили бы властям донести,настучать, что такой-то, имярек, купил себе изношенный, но надежный АК-47. Да, да, это оружие уже продавалось — кавказское, послечеченское, мало-помалу сползающее с гор Чечни в обе столицы. А затем и в мелкие российские городишки.

Стукачи, возможно, за свой язык боясь, ушли помалу на теневую сторону. Стукачей были десятки, а постчеченцев тыщи. Два потока терлись друг о друга спокойно, неприметно, без конфронтации. Густо было замешано время.

А некоторые ребятки после Чечни, к примеру, вернулись со своим же “калашниковым”. Желали сразу устроиться назвонкооплаченную работу, но самое первое, что они звонко умели, — это стрелять. Их нанимали охранниками. Их трудно было перекупить. У некоторых счастливчиков работа охром получилась как колдовство — машина “лексус”, рестораны, женщины, свободное время! И если они не просидели всю чеченскую войну, привалившись к броне БТРа и сильно скучая, то они вернулись в Россию практически профессионалами охраны — профи и знатоки, — а это совсем другие заработки. И те, кто воевал друг с другом на узкой тропе, на широкую дорогу вышли уже охранниками на равных. Те и эти. Сейчас они повзрослели. Они в одной команде. Уважительно приветствуя друг друга, они улыбаются.

Об этом уже начавшемся выравнивании войны в новый сложный мир я писал в романе “Асан”.

 

 

7

 

Н. продолжал о себе. Во время Выставки он очень старался объяснить для тех, кто наверху, абстрактную, но прогрессивную живопись. Он ведь еще раз в те дни пришел в кабинет гэбистов.

— Еще раз там был, — сказал он мне. Сказал посмеиваясь. С этакой горчинкой.

— Зачем? — Я даже ахнул. Забыл, где развязка.

— А вот так… Хотел кое-что им доразъяснить.

Он не мог выразить точнее, зачем он опять пришел к следователям… Ну ладно. Пришел и пришел. Бывают такие необъяснимости.

Мы сидели в дешевой кафешке. Н. придвинул чашечку кофе поближе:

— Посетил их.

Он помолчал и усмехнулся:

— А что такого? Твой бывший однокашник, художник Н. еще раз помчался, побежал с объяснением к следователям… Какой ужас!.. тайком сбегал лишний разок в ГБ… Объяснял там про скандальную живопись. Зачем?.. А затем, что какие-то фразы мне в прошлом моем объяснении-донесении не нравились… слова были не точны… я, клянусь тебе, ха-ха-ха… я исправлял ненадежные фразы. Я подыскивал слово к слову. У меня горели щеки! Муки стукаческого творчества… Мне хотелось уточнить. Нет, не ради себя! Ради мира! Я чувствовал себя гуманистом, как ни смешно сейчас и как ни потешно это звучит. Я был миротворец. Настоящий человеколюб!..

Он еще усмехнулся:

— Мне хотелось, чтобы гэбисты, по-своему они ведь тоже каторжные… и тоже люди! чтобы в своем затхлом кабинете, чтобы в своей сыскной и черной норе они тоже не глохли, не вырождались, а чтобы перестраивались. Чтобы вслушивались в наезжающую на всех нас живую жизнь…