Новый мир, 2013 № 04 - [28]

— Выпьем, — поддерживает тетя Мура. — За упокой их чистых непорочных душ.

— За несокрушимую мощь наших вооруженных сил! — поправляет Константин Иванович.

— За мощь, конечно, за мощь! — повторяет за ним Ирина Васильевна. — А то как же? За мощи, что ли? Раньше как было? За Родину, за товарища Сталина! Четко и ясно. Звучный тост, торжественный. А теперь что? За товарища Хрущева? Или за Булганина? Даже и не смешно.

— Мы семимильными шагами движемся к коммунизму, — объявляет папа. — Цена на хлеб сегодня составляет треть от его цены в первые послевоенные годы.

— При чем тут цена на хлеб? — не понимает мама.

Она не заглядывает в папины передовицы и поэтому не знает, что он как раз вчера писал о цене на хлеб и прочие продукты первой необходимости.

— При том что не нужно возводить хулу на руководящие органы и видеть всюду только недостатки.

Развить эту тему дальше мешает приход Поповых. Поповы в Москве недавно. Сбежали не то из Харькова, не то из Донецка от коварной супруги Владимира Федоровича, которая до сего дня не прекращает их преследовать.

— Как вам это нравится? — делится Попов своими горестями. — Мало того что не дает, сволочь, развода, еще обратилась в суд с требованием признать ее авторские права на “Сталь и шлак”.

— Как? Как это может быть? — не верит мама.

— Да, пыталась доказать, что роман написала она, а опубликован под моим именем только из конъюнктурных соображений. Дескать, опасались, что в период борьбы с космополитизмом автор-еврейка окажется нежелателен.

— Автор-еврейка всегда нежелателен, — хмыкает Константин Иванович.

— Но как? — недоумевает мама. — Я же читала, там полно производственных сцен и чисто профессиональных терминов. Работа мартеновских печей и прочие ужасы. Человек сторонний даже и знать этого всего не может. Все равно что я сегодня взялась бы составлять инструкцию к изготовлению философского камня.

— Не беспокойтесь, суд ее претензии отклонил, — ухмыляется Владимир Федорович, — и вовсе не из-за производственной тематики. Ей предложили процитировать некоторые отрывки из романа, запуталась, стала мямлить нечто невразумительное и умудрилась даже исказить имя главного героя.

Однако, несмотря на свое поражение в тяжбе об авторских правах, развода Владимиру Федоровичу жена по-прежнему не дает, так что их с Лялей положение весьма сложное и двусмысленное. Писательские жены заняли круговую оборону, Ляля дружно объявлена наглой авантюристкой, разбившей чужую семью и лишившей двоих детей отца, и не принята ни в одном приличном доме. Похоже, что кроме моих родителей с ними никто не общается. Зато мои родители оказывают им всяческую поддержку: папа посодействовал им в получении временной московской прописки (Лялю записали литературным секретарем Владимира Федоровича), а мама нашла для них квартиру в кооперативном доме оркестра Большого театра, который стоит в нашем дворе.

Владимир Федорович теперь заканчивает новый роман “Сталь закипела”, а Ляля тем временем бегает по комиссионкам и скупает всякую всячину: фарфоровые и хрустальные вазы, ампирные стулья, старинные канделябры и венецианские зеркала. Раздобыла даже тяжеленный гипсовый пень, увенчанный копией головы Колосса Константина — императора Константина Великого. Пень поставили в прихожей, и Владимир Федорович использует его в качестве подставки для шляпы. Самым великим в императоре, как выяснилось, является его римский нос.

Мама всякий раз восхищается Лялиными приобретениями. Непонятно только, куда они денут все эти сокровища, если хозяин квартиры вдруг попросит их выехать.

— Ничего, все уладится, все образуется, — успокаивает Константин Иванович, — с излишествами в области строительства теперь покончено.

— Очень правильное решение, — кивает папа.

— Хватит пыль в глаза пускать и прославлять свое имя в веках, когда людям жить негде. Теперь строить будем много и дешево, и все нуждающиеся получат отдельные квартиры.

— Совершенно верно: каждая семья будет обеспечена новой квартирой, — поддакивает папа.

— Отдельной квартирой! Двумя метрами на Ваганьковском будешь обеспечен, — бурчит мама.

— Нинусенька! — одергивает ее папа.

Я-то знаю, он как раз не любит много и дешево, он обожает, чтобы все у него было дорого и шикарно. А на прочих ему более-менее наплевать.

— Действительно, пора покончить с показухой и расточительством, — поддерживает общий энтузиазм Владимир Федорович. — Может, и жаль сталинского ампира, но чему каюк, тому каюк.

Тоже большой любитель скромности и умеренности.

— Сталин по-своему решал квартирную проблему, — объявляет тетя Мура. — Строил для всех желающих бараки на Колыме.

— Н-да… Глядите, как мы тут расхрабрились, как языки распустили, — усмехается Константин Иванович. — Все знаем, все обсуждаем. Прямо Гайд-парк какой-то.

Гайд-парк… Нужно спросить у папы, что это такое.

Разговор переходит на литературные сплетни, тосты следуют один за другим, рюмки опрокидываются и снова наполняются, папа уже заметно пьян.

Поздняевы встают и начинают прощаться — Мишеньке пора спать.

Как только они удаляются, Владимир Федорович с заметным усилием подымается со стула и перемещается на пол к Лялиным ногам. Поза, по-моему, странная для взрослого солидного человека. Кладет свою крупную увесистую голову ей на колено. Колено мягкое, пышное. Ляля вся похожа на сдобную булочку. Он тоже худобой не страдает. Любовь? Скорее, игра на публику. Мама смотрит на счастливую парочку и умильно улыбается. Правильно, нужно взять от жизни все, иначе зачем Сталинская премия, деньги, удача?