Новый мир, 2013 № 02 - [8]

Птицы вдруг объявились, он увидел их в окно. Вышел, долго смотрел. Они его не боялись, подчистили картошку и расселись на заборе, на Дунаевой будке. Старик замерз, вернулся в дом и открыл сундук. С килограмм старого гороха, немного гречки, пшена пачка, перловка на донышке в наволочке, масла подсолнечного две бутылки, соль… Он засыпал все в два чугуна, немытые с прежней варки, думая о том, что птиц много и этих чугунов им все равно не хватит. Дровишек подбросил. Это последнее дело, которое он должен был сделать. Пока варил, стемнело. Грачи сидели тихо. Старик перемешал варево, вылил в него бутылку постного масла. Утром можно было отдать.

Очистил себе пару холодных картофелин. Еле тлевшая керосиновая лампа погасла. Он поболтал ее — керосина не было. Керосин еще был в сарае, но он не пошел. Посидел, подумал о чем-то долго, потом встал, нашел в темноте фуфайку и рассыпал из чугунов вдоль дорожки. В дом вернулся.

— Ты меня прости, Катя. — Ему казалось, что они уже встретились и она все про него знает, от кого у Нюшки сын. — Прости, что так вышло…

Ему не было стыдно перед ней, просто соскучился и хотелось поговорить, но слов дальше не находилось. Они с Катей не очень разговорчивые были. Совсем темно сделалось в избе, от прогоревшей печки чуть только подсвечивало, и в темноте ему даже и лучше было — он видел Катины глаза, улыбку, она всегда виновато почему-то улыбалась.

Плеснув мимо рюмки, налил еще, подумал, нахмурившись, а вдруг там Катю не найти будет? Может, там так людей намешано, что и не сразу или и вовсе не найдешь… или… вдруг Кате дела до него уже нет и он там тоже переменится и не станет ее искать?

Старик недовольно нахмурился, потер давно не бритую щеку и, отставив рюмку, открыл шкафчик, где у него хранились помазок и бритва.

 

 

ИВАН ДА ВАСЯ

 

Вася уперся, нога проскользнула по снегу, он переступил удобнее, налег на лямки, сани сдвинулись, и он потянул, пыхтя и послеживая, чтобы не сваливалось. Через полчаса сворачивал уже к своей ограде. Это была последняя ходка, он разгрузился, подровнял, досками прикрыл, заранее приготовленными. Взял лопату и как следует, чтобы не торчало, засыпал снегом. Пот по спине бежал ручьем, трусы были мокрые. Вася занес лопату во двор, взял метлу и замел следы саней. На дорогу вышел, поглядел туда-сюда — никого, размел для порядка свой след, как поворачивал в ворота, и, довольный, поплелся устало в избу. Темнело, шел густой снег, и через полчаса его следов никто не должен был разглядеть.

В доме включил свет, напихал дров в печку и стал переодеваться. Руки тряслись от усталости. Одежда под ватником была насквозь, он целый день сегодня, без остановок вкалывал, даже перекусить не забежал.

Этот шифер он присмотрел еще летом. Сева — художник-дачник с того берега речки — попросил помочь разгрузить. И они с Иваном перетаскали — двадцать пять новеньких листов — под крышу, под замок сложили на задний двор аккуратной стопой. Еще двумя листами доски, что на улице лежали, прикрыли. Шифер необычный был — гладкий, прямо приятно было его руками брать. Василий с Иваном такого не видывали. Сева бутылку поставил, стол накрыл, предлагал еще деньги за работу, но они от денег отказались, помогли по-соседски, какие уж деньги, выпили, правда, и вторую бутылку. У Васи два дня потом голова болела.

Было это в августе, художник думал успеть поменять крышу до дождей, да так и не приехал. В октябре Вася на себе унес два листа шифера. Тот, что прикрывал доски на улице. Сообразил, что скорее всего художник уже не приедет в этом году. Домой, однако, сразу не понес, в лесу спрятал, кто их, этих художников, знает. Он иногда среди зимы идет с автобуса пешком с одним мольбертом, ничего в руках больше нет, ни сумки, ни рюкзачка, а через два дня заходит: Вася, дай картошки взаймы. Видно, что неудобно попрошайничать, а жрать охота. Вася не понимает, зачем так надо к себе относиться. Поэтому те два листа не понес сразу в дом, а в лесу спрятал — нагрянет, как гром среди ясна неба.

Потом еще четыре листа к тем, в лес, перенес. Сева — все, что ли, художники такие простодыры — как будто нарочно показывал, куда ключ от двора прячет. Почему взял четыре, а не пять или десять листов, Вася не знал, думал об этом, даже иногда и жалел, что маловато взял, но ответа не было. Может, просто тяжело таскать было. И теперь вот дождался хорошего снегопада, чтобы следов не осталось, и все вывез на больших санках, на которых дрова возил. Там, за шифером, еще новенькая электрическая плитка была спрятана, не наша, хорошая, у Васи своя уже на ладан дышала, но он не тронул. Посмотрел, даже в розетку включил, как быстро греется, и не взял. Все-таки чужое, да и больно заметная плитка, таких здесь не продают. Он и шифер-то поначалу не хотел весь забирать, потом посмотрел на оставшиеся четыре волнистые пластины, подумал, сколько тут им лежать, и забрал. Последняя ходка тяжело далась, еле ноги волок, но теперь все у Васи за домом лежало присыпанное снегом. Вася глянул в окно, не видно было в темноте, но он знал, что снег идет и все как следует закроет… Вася, когда вспоминает об этом, улыбается как будто. Ему и от снега, и от новенького шифера за домом теплее на душе становится. Вроде и бояться некого — в деревне зимой всего три дома жилых, на его конце — вообще никого, а все-таки неприятно было бы, если б увидели. Но не увидели. Повезло.