Новый мир, 2013 № 02 - [7]

Он встал и пошел в сени. Постоял, то ли привыкая к темноте, то ли думая о чем-то, потом на крыльцо вышел, посмотрел в сторону Нюшкиного двора. На бурьян, где она жила когда-то. Вернулся, вытянул бутылку из-за кадушки с крупами, отер пыль и тут услышал, как на дереве опять зашумели. Выглянул. Птицы подлетали, ему показалось — парочками, махали крыльями, садились, но не кричали. Голодные, думал старик, как же не голодные? Где же им теперь? Он вернулся к кадке с крупой, перебрал несколько пакетов — немного было, и положил все на место. Крышкой прикрыл от мышей.

Поставил бутылку на стол, поглядел за окно — грачи ходили по двору, клевали из Дунаевой миски. Никогда такого не было. На заборе сидели. Васька из будки прицеливался на ближайших, но, как будто вспоминая о чем-то, недовольно прятался, одни глаза и седая бахрома ушей торчали из-за порожка будки. Дунай лежал в стороне, головой на лапах и даже слегка отвернувшись, будто не хотел мешать. Или даже извинялся, что мало оставил. Грачи тщательно обследовали мятую алюминиевую лоханку, звонко стучали по ней светлыми клювами.

Вечером Васька все-таки принес грача. Старик вымыл посуду, вышел на крыльцо выплеснуть и увидел разодранную птицу. Васька не стал есть — кожа да кости был тот грач.

В погреб полез. Лампочку довернул, засветил. Картошки было мало. В прошлом году мороз случился в мае, всходы померзли, и вся картошка вышла с голубиное яйцо. Сажал крупнее. Ведра два — два с половиной оставалось, а до новой еще полгода. Старик нагреб ведро и полез наверх. Поставил вариться. Подумал: солить — нет ли, и не стал, может, птицам соль вредная… себе, псу и коту отложил, натолок и полил маслом, остальное рассыпал по дорожке. Сумерки наползали. Грачи так и не спустились. Он зажег лампу и сел ужинать. Васька есть не стал, даже не подошел к своей миске. Сидел у двери, спиной к порогу и, не отрываясь, смотрел на старика.

Ночью кот помер. Пес под утро начал подвывать, бренчал цепью, взлаивал глухо. Старик выходил, но ничего не понял, а только наматерил Дуная. Утром они нашли Ваську за огородом. Тот лежал, вытянувшись на боку, на тропинке, ведущей в лес, а старик стоял и не знал, что делать. Даже как взять его и где закопать. Дунай сидел рядом. Он как будто все уже знал. Не обнюхал, не ткнулся носом Ваське под пузо, как он это часто делал со своим приятелем, а просто сидел и смотрел на кота. И старик смотрел.

Пес перестал есть. Утром не ел, в обед, старик принес кусок сала, потом остаток солонины достал, помыл от соли и положил псу. Тот посмотрел на мясо, на старика и даже хвостом шевельнул, но есть не стал.

— Ты что, Дунайка, нажрались, что ли, чего с Васькой на пару? — Он щупал нос пса. Нос, как и руки старика, был сухой.

Сходил за очками. Глаза у Дуная были красные и поблекшие, с мутными пленочками. Старик рассматривал его и думал, что, может, он теперь всегда такой… он его через очки никогда не видел. Отвязал от цепи, пес не обрадовался, как обычно, а виновато подошел к будке и, тяжело потоптавшись, лег, свернувшись. Тогда старик пошел на хитрость, взял лыжи на плечо и, поглядывая на пса, двинулся к лесу. Дунай не реагировал. Даже не смотрел в его сторону. На другой день старик завел его в дом, пса шатало, видно было, что он похудел, супу ему сварил, постелил у порога фуфайку.

Там он и помер. Старик крепко заснул под утро и не слышал, как уходил пес.

Земля в лесу под глубоким снегом была более-менее мягкая, не застывшая. Он целый день провозился, пока выкопал и притащил. Положил обоих в одну яму. Как они спали вместе — кот между лапами под брюхом у Дуная, — так он их и положил.

Кот с псом, получалось, были его близкими. Он о них заботился, а пес его любил… да и Васька тоже… неплохой был Васька. Старый, облезлый, но это в последнее время, а раньше-то ничего, ласковый, мышей и крыс носил. Игрался с Дунаем, нападал…

Он сидел с налитой рюмкой, забыв о ней. Грачей не было. Во дворе и на дереве было пусто. В избе холодно. Старик затопил, сел к окну и увидел свою так и не выпитую водку. Подумал, что закуски нет и что надо бы сварить щи. Квашеная капуста была, картошка, морковь и лук. Старик даже повеселел. Солонины, жалко, не было уже и тушенки тоже, но и без них можно было сварить. Ему представился большой чугунок щей, запах от них из печки. Щи означали жизнь, хлопоты, Васька, кстати, и Дунайка любили щи. Он видел, как чистит картошку, как варит и как потом ест… дальше шли какие-то пустые-пустые мысли, как в старом кино, когда кончался фильм, и замолкала музыка, и шелестела пустая пленка: мелькания какие-то, серое, серое, кресты, перечеркивающие экран, потом белое полотно, а потом механик останавливал все и загорался яркий свет.

Смысла в его жизни совсем не осталось. Он ясно понимал, что все уже передумано по сто раз и ему не только не хочется вспоминать, но даже и скучно, две заботушки его околели, будто сговорились… Не было смысла варить щи. Кому они…

Все дела переделал, все дела, бормотал он про себя, — больше ничего, все на месте. И Васька, и Дунай. И ему все равно стало, будет в этом году весна или нет.