Новый мир, 2012 № 11 - [11]

Пальто это я ненавидела. Оно нанесло мне тяжелую психическую травму.

А сколько было радости, когда эти пальто, не то венгерского, не то румынского пошива, внезапно “выбросили” в ближайшем универмаге! Их там уже оставалось мало, этих пальто, о чем то и дело оповещала продавщица раздраженным криком: “Не становитесь, граждане, не становитесь! Всё, всё, больше не будет!” Но я успела. Чудом успела встать в очередь. И деньги, скопленные по копеечке именно на пальто, были при мне! И я купила и принесла это счастье домой.

Пальто было отличное. Из плотной шерстяной ткани, на шелковистой подкладке. Всю осень до самых морозов мне наконец-то будет тепло. И какое симпатичное! На темно-сером фоне светло-серые расплывчатые пятна, словно снежинки в сумеречном небе. И модное, в талию, и хорошей длины.

Весь тот день у меня было праздничное настроение, и спала я весело, и утром встала весело. Погода была подходящая, я надела новое пальто и пошла в соседнюю булочную за хлебом. И прямо в нашем переулке встретила подряд два моих пальто. Это было огорчительно, но я сообразила, что это, видно, как раз те женщины, что стояли вместе со мной во вчерашней очереди.

Затем мне надо было ехать в центр. В троллейбусе их было уже четыре. Ладно, всего четыре... Но в метро... А уж на улице в центре от светло-серых снежинок просто рябило в глазах. Видно, там, в Румынии или в Венгрии, швейные фабрики месяцами работали на нас, на братских московских женщин, и обеспечили нас демисезонными пальто на славу. Всем досталось, никому не обидно.

А на другое пальто у меня уже не было денег. На “индпошив” в ателье и подавно. Я засунула пальто в шкаф поглубже и всю осень проходила в старом плаще, замотавшись сверху платком. Так что пальто мое оставалось новехоньким, и в Лондон его надо было взять. Там уж я вряд ли встретила бы двойников. И “неправильным” оно по лондонским вкусам не было, только необычным. Но так ненавидела, что не взяла.

Постепенно, с большим трудом (деньги, деньги!), я обмундировалась. Одежда была самая непритязательная, и было ее мало, приходилось часто стирать. Но, переодевшись, я испытала необычайное облегчение, словно сбросила осточертевшую старую шкуру. Из жалостного экзота я превратилась просто в человека. Первым отметил это наемный чертежник Фрица Джерри, простой дружелюбный парень, учивший меня языку кокни. “О! — сказал он. — Класс!” — “Да ну, чего там”, — небрежно ответила я. “На десять лет моложе, теперь заметно, что ты ничего! Теперь можешь гулять с удовольствием, как человек”. Его слова самым точным образом передавали мои чувства. Вслед за Джерри насчет моего нового облика выразилась тетя Франци.

— Мило, очень мило, — сказала она критическим тоном. — Ты можешь позволить себе ходить в джинсах. А что, юбки ты не нашла?

— Мне хочется в джинсах.

— И свитер совсем недурной. А где купила? И сколько заплатила?

Я назвала магазин на одной из центральных улиц, назвала цену.

Тетя удрученно покачала головой:

— Тебе надо учиться экономить деньги. Здесь в магазине по соседству ты могла бы купить точно такие же за полцены.

Учиться экономить деньги? Да я всю жизнь только и делала, что экономила! Но “точно такие же за полцены” были такие, да не такие. Как я объясню тете Франци, что я купила самые “правильные”, “нормальные”, возвращающие мне свободу и самоуважение. Такие, конечно же, стоят дороже.

— Не понимаю, откуда у тебя такие расточительные привычки.

Деньги были выданы мне тетей Франци, а потому я покорно сказала, что впредь буду бережливее.

Я и позже покупала кое-какие вещи, но мучиться из-за одежды и даже думать о ней я полностью перестала.

 

Никаких знакомств, кроме родственников, в Лондоне у меня не было. По наивности я в начале и судила по ним об англичанах вообще, не зная еще, что они, иммигранты из Австрии, куда англичанистей любого англичанина. И меня сразу, так же как их безоблачное благополучие, поразил их англичанский снобизм.

На третий или четвертый день по приезде в супермаркете, куда меня послали специально для ознакомления, я долго вертела в руках какую-то банку, пытаясь понять, что на ней написано. Ко мне подошел чернокожий юноша и начал что-то объяснять. “Не понимаю”, — правдиво ответила я. Он улыбнулся и поманил меня пальцем. В углу зала стояли несколько столиков, юноша сел за один и знаками предложил мне сделать то же. Я подошла и села. Как мы объяснялись, я уже не могу себе представить (словарь, впрочем, был при мне), но мы познакомились, я узнала, что он с Ямайки, студент Лондонского университета по имени Лерой, изучает философию. Тут выяснилось, что он говорит по-французски, все упростилось. Парень был симпатичный, но мне надо было возвращаться. Наскоро рассказав ему о себе и дав тетин номер телефона, я побежала домой. И в тот же вечер Лерой позвонил. На звонок ответила Франци.

— А кто ее просит? — спросила тетя в телефон, высоко подняв брови. — Лерой? Какой Лерой?

— Это ко мне, — сказала я.

(Кстати, с ней и с Фрицем мы кое-как объяснялись по-польски, язык они знали плохо и все время норовили перейти на немецкий. Я не поддавалась.)

Лерой пригласил меня на дискотеку. Я очень любила танцевать, а тут на настоящей дискотеке, в Лондоне! Договорились встретиться в десять, погулять, дискотека начиналась в одиннадцать.