Новый мир, 2012 № 04 - [35]

Тетка любила вслух мечтать о том, какая сказочная судьба ждет Наташу, — дочь сделает карьеру, у нее будет свой бизнес, два (нет, лучше три!) высших образования, муж из принцев и дети-куклы. В мечтах тетка обставила Наташино будущее в мельчайших подробностях, и, конечно, мечты подслушал тот же, кто закольцевал впоследствии два события, случившихся в один и тот же день.

Вначале никто и не понял, что с Наташей, — даже Абба, которая, несмотря на старшинство, всегда была у сестры на подпевках, даже она не разобралась, в чем дело. Наташа училась на первом курсе политеха — поступила на бесплатное, чем тетка страшно гордилась. Она почти одновременно стала студенткой и женщиной — опытом физического перевоплощения Наташа без стеснения делилась с Аббой, все еще не решившейся к тому времени распрощаться с девством.

Мальчика звали Петр — это была единственная подробность помимо физиологии, которую запомнила Абба. К первой сессии Петра сменил Миша, а потом появился Фабиан — это было прозвище, и оно Фабиану подходило. Фабиан — наркоман. Глаза, яркая рубашка — все в синем «шагаловском» цвете, а еще у него была неприятная привычка нюхать время от времени свои пальцы.

Абба общалась с Фабианом по телефону — он говорил всегда помногу, начинал вдруг пересказывать рецепты каких-то блюд или сюжеты фильмов, сбивался, начинал сначала — в общем, это было мучение. Фабиан весь был — мучение. Он, кстати, жив — после Наташиной смерти каким-то невероятным стечением обстоятельств и усилий завязал, и теперь всего лишь пьет по-черному, что всем привычнее. Шагаловские глаза наверняка выцвели — как выцветает все, оставленное без ухода и присмотра.

 

Абба служила искусству — вела детский лекторий в филармонии, а вечерами читала корректуру в глянцевом журнале. Тетка работала в гардеробной частной школы — там, несмотря на частности, изрядно пахло ногами. По вечерам они подробно, растягивая каждый момент, ужинали и потом садились за пазлы или вышивку. Накануне очередного пятого мая тетка с племянницей как раз закончили очередную картину, разобранную на несколько тысяч деталей «Клятву Горациев». Абба искоса глянула на тетку — та старательно поправляла гигантское полотно, изъязвленное множеством трещинок, — и в очередной раз удивилась, как той удалось не сойти с ума и вообще выжить.

Она хорошо помнила тот день. Абба ждала «скорую помощь» у подъезда, тетка была с дочерью в комнате, у Наташи закатывались глаза, она уходила. «Скорая» все не ехала, рядом с Аббой, мерзнувшей в тонком пальто, договаривались о пьянке мусульманские гастарбайтеры — они снимали две квартиры на первом этаже. Абба старалась по-человечески относиться к этим чужим во всех смыслах слова людям, но именно эти не ценили попыток и вообще вели себя не по-мусульмански: много пили, водили к себе девиц и курили в подъезде, размазывая чинарики по полу. Наконец часть гастарбайтеров отправилась за водкой, часть вернулась в квартиру, предвкушая скорое пьянство.

Абба смотрела на окна, вспоминала свою жизнь в этом доме — как тетка с Наташей забрали ее после маминой смерти, как она плакала ночью от ужаса перед жизнью и страха перед смертью и как маленькая Наташа влезла к ней под одеяло и гладила ее волосы, утешая и по-взрослому приговаривая: «Ну-ну, не плачь, не надо, Варя».

Сейчас за окнами хозяйничала смерть, а «скорая» все не ехала и не ехала. Вот уже и мусульмане вернулись с водкой и начали орать за окнами, только тогда на горизонте блеснули круглые холодные фары.

Врачиха с ярко-розовыми, не идущими к ней губами, не разуваясь, прошла в комнату и тут же взорвалась руганью, как будто была набита ею до отказа и та наконец достигла критического уровня, не помещаясь внутри.

— Мы людей не успеваем лечить, а вы к наркоманке зовете!

Тетка не плакала, только сжимала до боли Аббину руку.

Страшно шевеля розовыми губами, врачиха все же вызвала по рации реанимацию:

— У нас — клиническая.

— Зачем вы так? — невпопад спросила Абба. — Клятву Гиппократа, наверное, давали.

— И что? — дерзко переспросила врачиха, подбоченившись и заняв оборонительную позу — как торговка на рынке.

Абба снова стояла одна у подъезда, ждала теперь уже реанимационную бригаду — рядом гуляла женщина с ребенком и собачкой. У ребенка и у собачки были совершенно одинаковые вязаные шапочки с помпоном — такие носили в пору Аббиной юности.

Реанимация приехала быстро, но Абба знала, что даже такое быстро — уже поздно. Наташа умерла, так и не вернувшись из своего вымышленного мира.

Огромный реаниматолог вышел из комнаты, где на полу лежала Наташа, и развел руками — тоже огромными, как весла.

— Она умерла. Шансов никаких не было, но бригада старалась. Они молодцы.

Врачиха с розовыми губами прошла мимо, не оглянувшись. Абба зачем-то отметила, что помада ее выглядит такой же свежей и блестящей, как полчаса назад, когда Наташа была еще жива.

 

Раньше эти дни были просто датами в календаре, обычными днями. 5 мая. 17 ноября. 5 августа. А потом они выпали в виде шаров с ответами — как в телелотерее спортлото, черной лотерее с днями смерти. Где-то лежит и мой шар, думала Абба. Где-то уже описан самый верный способ превращения обыкновенной календарной даты в самый страшный день года, которого они с теткой тем не менее ждут. Ожидают — как дня рождения, назначенного свидания, отправной точки, после которой что-то обязательно изменится или, в крайнем случае, что-то пойдет не так, как в прошлый раз.