Новый мир, 2012 № 01 - [4]

Ктоэто заметит? И ответ приходит — не как мысль, а как стук сердца, как ветер. Заметят они — Татьяна и тот, второй,в животе. И то, что гонит Егора все дальше — оказывается не внутри, а вне его. По сути он боитсяихстрахом. И этот страх заставляет его бежать все быстрее.

Но вот уже повеяло дымком, показались огни, и Егор невольно замедляет шаг, останавливается, тяжело дышит и, отдышавшись, снова бежит, скорее, скорее в дом, к теплой Татьяне и к тому, кто внутри нее. И, все так же по-звериному принюхиваясь, он проносится мимо изб, сквозь разноголосый собачий лай, между светящихся желтых окон, и наконец вот уже и свой дом, темный, тихий, будто покинутый. И через двор кто-то идет к нему навстречу, приближается, силуэт еще пока неопознаваем, и Егор, взволновавшись, резко останавливается. На свет выходит, покачиваясь, сильно нетрезвый сосед дядя Витя, он узнает Егора и, подойдя, хватает его за плечо.

— Ты... это... — с трудом говорит дядя Витя, — ты где был?

— А где все? — вырываясь, кричит Егор.

Дядя Витя икает и мотает головой.

— Рожают они, — говорит он наконец.

И в тот же момент с дерева, под которым они замерли на мгновение, падает первый в этом году осенний лист и, кружась, опускается на Егора.

 

 

Часть 2. ЗА ДВЕРЬЮ

 

Появляется и бежит, бежит, бежит куда-то, а все не успеть, вот и день снова заканчивается. Только поднялось солнце, как тут же и село. А ботинки еще не начищены, воротник мятый, алло, мама, я сейчас не могу говорить, честное слово, ну мама! нужно торопиться, не может же он, Голубцов, вот так взять и пойти неначищенным. Еще час, всего час, и пора бежать, торопиться к ней, ведь она — Она! — ждет. То есть он, Голубцов, сейчас надеется, что она ждет. А как же! Перебирает, прощупывает карманы, все ли на месте — а там и сигареты (целая пачка), зажигалка, носовой платок свежий и еще один в брюках, зубочистка, потому что как раз в передних зубах у Голубцова щель, все застревает, а это так неудобно, ведь она может накормить его ужином, да хотя бы и чаем, все равно будет печенье, и тогда Голубцов будет стесняться улыбаться, еще паспорт, ключи от дома, бумажник — и крупные и мелочь, чтобы не жилиться, не жадничать насчет чаевых, если пойдут в ресторан, и, конечно, мобильник. Целый час Голубцов выбирал мелодию звонка, и ведь выбрал что-то ужасное, бессмысленное, какой-то саксофон, боже мой, никакой мелодии, но ей, кажется, понравится, да она любит весь этот современный с придыханием джэззз.

Выйдя из подъезда, он вскрикивает от ужаса и бежит обратно, забыл, совсем забыл — ведь купил уже заранее цветы, поставил дома в вазу, листочки расправил, хорошо так встали, радостно — оттого, должно быть, и забыл. Но останавливается у двери — плохая примета, а как же без цветов? Наконец решается, заскакивает внутрь — на цыпочках, на пяточках, чтобы полы не запачкать, прокрадывается в комнату, кривляется по пути, корчит рожи своему отражению, чтобы лишить примету силы, хватает букет и обратно, только дверь успевает захлопнуть. На часы Голубцов и не смотрит даже, ясно, что времени в обрез. И ведь не хотел ехать на такси, но придется. К тому же такая слякоть, вечер, а в автобусе кто-нибудь да на ногу наступит, другой букет помнет, третий кошелек вытащит, четвертый в ухо локтем, и так темно, так тесно, что и не найдешь крайнего, просто тоже, в свою очередь, кого-нибудь да локтем куда придется.

— Мне на Гоголя! — кричит Голубцов в открытое окно подъехавшей иномарке и забирается с цветами на заднее сиденье.

Машина трогается, и в этот момент вся суета, весь этот дневной бег для Голубцова прекращаются. Он наконец сидит. Он даже огорошен тем, что все — прибежал. Надо же! И вот между ним и ней сейчас передышка. И Голубцов растерянно смотрит в окно. А в окне машины, машины, светофор горит красным, и страшный, оборванный дед выходит из-за переднего авто и идет к ним. Он все ближе и ближе. Голубцов прижимает к себе цветы, как будто не желая их этому деду отдавать и в то же время прикрываясь, прячась за их ароматом и цветом от стариковской нищеты. Водитель открывает окно и насыпает старику мелочь в ладонь. Старик что-то ворчит, всматриваясь в междустебелье, откуда подглядывает Голубцов. Но вот тронулись. И Голубцов отряхивает с колен и лица пыльцу и спрашивает водителя:

— Вы его знаете?

Водитель с охотой отвечает, но Голубцов не хочет слушать его и не слушает, потому что блаженный миг передышки уже миновал и сейчас у него внутри снова все дрожит и хочет бежать, бежать. Но еще не приехали, и он бежит пальцами, перебирает ими, постукивает по букету, по коленям, по спинке переднего кресла. Голубцов выстукивает какую-то неровную, одному ему слышную мелодию, а водитель, не слыша даже этих мягких постукиваний, тем не менее чувствует волнение, чувствует, как дрожит уже от нетерпения сам воздух в машине, и включает радио.

Поет негр. Голубцов ни разу не встречал негров, но в эту минуту он знает — поет чернокожий. Такой мягкий, такой грудной голос, и неожиданно Голубцов этого негра себе представляет, а это с ним бывает нечасто. Негр упитанный, щекастый, чуть небритый, почему-то в полосатом халате и с тромбоном в опущенной руке. Голубцов стряхивает наваждение, и в тот же миг водитель, уже вошедший в резонанс с внутренним миром Голубцова, переключает канал. Все шипит, щелкает, а потом сквозь шум прорывается, словно прокашлявшись, мужской голос, поющий про этап из Твери.