Новый мир, 2012 № 01 - [22]

Я еще раз пошел, оглядел сараи, птичники, которые ютились под единой просторной крышею. Сорок не приметил. Крыс — тоже. Хотя они, конечно, шкодят. Цыплят и утят таскают, яйца крадут. Осмотрел пустые гнезда, повздыхал, пожал плечами. Ничего не понял.

Но вскоре подоспела тревога. Ласточки закричали все разом, заметались, черными молниями ныряя под сарайную крышу и вылетая на волю. Громко явственно пищали птенцы, уже большие, оперенные, из гнезда последнего.

Я поспешил в сарай, стал глядеть. Сорок там не было. На земляном полу, затолоченном соломой да объедьями, тоже птенцов не увидел. Они громко пищали в единственном живом гнезде, которое прилепилось под самой крышей на вязовом неошкуренном стояке. Отчаянно пищали птенцы, с криком метались ласточки.

Я стоял в недоуменье, осматривая плетневые, глиной промазанные стены, шеломистую крышу из сухого желтого рогоза-“чакана”. И вдруг углядел в проемах сухих пучков медленно перетекающее желто-белесое узорчатое брюхо толстой змеи и точеную плоскую головку ее, возле самого гнезда. Змея замерла. Я тоже в первую минуту замер. Какой-то страх неожиданный, а еще омерзение, тошнота. Это желтое с белесью брюхо, скользящее, какое-то противное. И голова возле самого гнезда, от меня недалеко. Неморгающие глаза.

Но мой страх был коротким, крыша сарая — низкой; рядом стояли вилы с крепким коротким череном. Я взял их в руки.

Змея почуяла опасность. Пестрое, понизу желтое тело ее стало перетекать в камышовых проемах, пытаясь уйти, скрыться. Но я успел точно ударить зубцами, зацепить и не сразу, но выдрать змею из ухоронов камышовой крыши. И тут же на месте добил ее. А потом выбросил на забазье обмякшее тело большой двухметровой пестрой змеи с плоской головкой и видимым утолщением в том месте, где находился проглоченный ею птенец.

Сердобольная хозяйка подошла, заохала:

— Вот она всех и погубила, гадина. И откуда она взялась? Сроду такого не было. Сороки, карги, крысы, хори шкодят. И еще эта змеюка. Спасибо, вы увидали.

Такой вот был случай на хуторе. Полоз узорчатый называется эта змея, ныне редкая.

Змею я убил. Четыре ласточонка благополучно выросли, чем я немало гордился. От верной смерти спас.

Но вот потом, позднее и до поры нынешней, гордость помаленьку ушла, и, вспоминая тот день, я сокрушенно вздыхаю. Красивая была змея — двухметровый полоз: чешуя гладкая, блестящая; оливково-серый верх с черно-пестрым узором, ярко-желтое, даже оранжевое брюхо. В солнечном свете все это играет переливами. Сильная, красивая змея, даже мертвая.

И разве он был виноват, этот полоз, что ему надо жить своей жизнью, не нами установленной, и кормиться, чем велено? Сами ведь хрустим косточками: рыбьими, птичьими, другими...

И совесть не больно мучает.

Тут рассуждать можно долго. Теперь вот через время я жалею красавца полоза. И птенцов-ласточат, конечно, тоже. Кто же не любит ласточек? А вот “змеюку”… не грех и “тяпнуть”.

Еще поживем

Бахыт Кенжеев родился в 1950 году. Окончил химфак МГУ. Поэт, прозаик, эссеист. Лауреат нескольких литературных премий. Живет в Канаде, США и в Москве. Постоянный автор “Нового мира”.

 

 

Бахыт Кенжеев

*

ЕЩЕ ПОЖИВЕМ

 

*     *

 *

Обнаженное время сквозь пальцы текло,

и в квартире прокуренной было тепло,

обязательной смерти назло.

Распевала предательница-звезда,

и журчала ей в такт простушка-вода,

утверждая: так будет всегда.

Говорливый товарищ, апрель городской —

уходили снега, наливаясь тоской

и восторгом, полынь пробивалась

сквозь беззвучные трещины в мостовых,

не библейская, нет, потому что в живых

оставалась прощальная жалость.

Перелетные сны и любовную явь

я умел, как ученый, исследовать вплавь,

по-собачьи, державинский мел

зажимая в зубах и довольно кряхтя,

с петушком леденцовым простое дитя,

а еще — ничего не умел.

Надо пробовать жить, коли выхода йок.

Снится мне вечный свет, православный паёк,

и другие бездомные вещи.

Матерей, дурачок, говорят, трепещи,

по карманам веселия не ищи —

пусть полынью под ветром трепещет.

Нет, любовь, не состарился — просто устал.

Устает и младенец кричать, и металл

изгибаться. Как ласковый йод,

время льется на ссадины, только беда —

после тысячелетий живого труда

и оно, как и мы, устает.

*     *

 *

Я забыл о душе-сведенборге

и костюмчик домашний надел

в рассуждении влажной уборки

и других обязательных дел.

Ведь не зря меня мама учила

и не зря продолжает жена

уверять, что словесная сила

в наши дни не особо нужна

ни в быту, ни на празднике кротком.

В ветках сакуры розовый дым.

Молча пьем мы лимонную водку,

молча ужин нелегкий едим.

Даже Господу строя гримасы

в антраша, словно грузный Антей,

человек изготовлен из мяса

и довольно непрочных костей.

Не алкай же возвышенной пищи,

позаботься-ка лучше о том,

чтобы пыль не летала в жилище,

не томился носок под столом.

 

*     *

 *

Кружится спутник в небе чистом,

жужжит машина у стены,

как бы естественная пристань

его осмысленной волны,

а за машиною поклонник

одной бесхитростной игры,

не той, в которой ферзь и слоник,

но той, где быстрые шары,

спускаясь желобом покатым,

стучат, круглы и велики,

рассыпанные по квадратам

воображаемой доски,

и, простодушному на радость,

как только кликаешь на них,