Новый мир, 2011 № 08 - [71]

— Патология, — бодрым голосом сообщила из трубки медсестра, и Алле захотелось исчезнуть в километрах провода, что соединяли ее с этим отделением, где работала знакомая врач, согласившаяся помочь, хотелось завязнуть и так и не выбраться из разноцветных линий телефонного кабеля, чтобы получить возможность не отвечать на это жуткое приветствие.

На остановку автобуса опускалась желтая кленовая листва, переворачиваясь ребристой стороной вверх. Она по-детски загадала, что никуда не поедет, если три следующих листа перевернутся вверх другой стороной, но они не перевернулись. Она вздохнула и села в автобус. Почему-то все важное в их жизни происходило осенью, как будто программируя их на какую-то вялость и неопределенность, на нерешительность и даже трусость, с которыми ассоциировалось это время года.

В приемном покое больницы гуляли сквозняки и воняло хлоркой, ободранные стены еще сохраняли следы масляной краски цвета недозрелой свеклы, но и без этой краски они выглядели не намного хуже. Она ждала своего врача, зябко поводя плечами, сзади стукнули двери, и к ней вплотную подошла женщина неопределенного возраста с синяками под обоими глазами, от нее сильно разило алкоголем.

— Аборты здесь делают? — с ударением на “здесь” спросила женщина равнодушным тоном, как будто собиралась стать в очередь за колбасой, бросила на Аллу скептический взгляд и, не дождавшись ответа, пошла дальше.

Алле так и не удалось избавиться от чувства, будто она наблюдает за всем происходящим со стороны, будто не имеет ко всему этому никакого отношения. Наверное, это было связано с нехарактерной для нее импульсивностью, когда она приняла решение и начала действовать еще до того, как успела подумать над тем, что же именно происходит. Она чувствовала себя как в кинозале, когда героиня не видит, что за спиной к ней подкрадывается смертельная опасность, и так хочется крикнуть ей, предупредить, ногти больно впиваются в ладони, ломаются о поручни кресла, и приходится убеждать себя, что все это только выдумка, игра, имитация. Нечто похожее хотелось ей сказать себе и теперь. Все эти дни с момента, когда она поняла, что беременна, она прожила в атмосфере постоянного ожидания. Ожидания того, что вот сейчас она проснется и что-нибудь произойдет. Начнутся месячные, поход к врачу выявит, что она ошиблась, беременность окажется внематочной, врач отговорит ее рожать из-за проблем со здоровьем или посоветует еще подождать со вторым ребенком. Но ничего такого не произошло, ни одной, хотя бы немного убедительной причины не рожать этого ребенка она выдумать не могла. Конечно, их финансовое положение могло бы быть получше, конечно, после вторых родов она может навсегда потерять форму и уже никогда не вернуться к профессиональным танцам, конечно, Зенон ей изменяет и рано или поздно может бросить, оставив с двумя детьми, конечно, в этой стране трудно решиться заводить детей, потому что никогда не известно, что будет завтра. Но так же хорошо она осознавала и всю неубедительность этих и подобных аргументов. Ведь денег не хватает всем и всегда, уверенности в завтрашнем дне не существует ни в одной стране, как не существует и гарантий, что тебя не бросят или что ты встретишь кого-нибудь другого, а форму для профессиональных танцев она рано или поздно и так потеряет.

Совершенно несерьезно объяснять такое ответственное решение только тем, что у нее сосало под ложечкой каждый раз, когда она думала обо всем этом. Но, кажется, именно это ощущение и было для нее единственной уважительной причиной принять такое решение. Вместо радости и взволнованного ожидания, сопровождавшего ее с самого начала первой беременности (хотя идеальных условий для появления ребенка у них не было и тогда), теперь было только ощущение занудного сосания под ложечкой, неприятное и надоедливое. И еще ощущение ужасной усталости: ее утомляло и раздражало все — вид за окном, расположение книг на полке, то, как Зенон каждое утро не может найти свои тапки возле кровати, то, что от него пахнет пивом по вечерам, то, что она не решается признаться сама себе, что просто не хочет рожать этого ребенка. Эгоистично и тупо не хочет, понимая всю безнравственность отсутствия такого желания. И именно это раздражает ее больше всего. Даже больше, чем отсутствие четко выраженного отношения к ситуации у Зенона. Она все еще ждала, что он как-то отреагирует — обрадуется, что у них будет второй ребенок, как обрадовался первому, будет носить ей цветы и апельсины, массировать ей ноги по вечерам и прислушиваться к биению маленького сердца у нее в животе. Или начнет с ней разговор о несвоевременности этой беременности, о том, что он хотел бы еще немного подождать, и что у них нет даже собственного жилья, и что они уже Софийку полностью сплавили на мамины руки, стоит ли рожать еще и второго ребенка, если они все равно не занимаются воспитанием как следует. Такой разговор принес бы ей облегчение, она чувствовала, что он думает обо всем этом так же, как и она, но его молчание перекладывало весь груз ответственности на нее, и это раздражало и изматывало ее. У них было всего несколько недель, чтобы принять решение, но на протяжении этих недель они почти не разговаривали друг с другом: Зенон куда-то исчезал по вечерам, Алла тоже старалась поменьше бывать дома. Матери Зенона она не решилась сказать о беременности.