Новый мир, 2011 № 08 - [2]

Плакальщица Наталья

плачет, что всё, конец:

внучка мала, дочь развелась, умер отец.

Все в этом мире — зло, зло и зло.

Поплачь и обо мне — почти уже и прошло.

 

            *      *

                *

Какая цветущая сложность

у немощи — смешанный лес,

когда перед ней Невозможность

сияет, как Царство, с небес.

Она хитроумной тропою

пускается в путь по кривой,

цепляясь черницей слепою

за куст ежевики живой.

Прикинется волком от страха,

змее назовется змеей,

наестся и пыли и праха,

напьется воды дождевой,

набьется в попутчицы к татю,

за чаркой расплачется вдруг

и будет какого-то тятю

покойного кликать вокруг.

Выкладывать счеты, резоны,

обиды на жизнь, на мечты,

и будет романтикой зоны

растрогана до немоты…

…Но лучше уж так, лучше — больно,

и лучше уж эти, чем те,

которые самодовольно

коснеют в своей простоте.

Которым исхода — не надо:

ни Царства, ни царских даров,

ни брачного пира, ни сада,

ни этих вселенских ветров,

ни этого стана и тына

в лишайниках, в хлябях, в парше,

где в синем гиматии Сына

является странник душе.

 

 

            Пафос

Говорите мне — пафос, а мне слышится Патмос.

Откровение. Агнец. Иоанн Богослов.

А все прочее — лепет.

Что там лепит и лепит

сам с собою погонщик ослов?

Что в дороге со скуки ни бубнит, празднословный,

пробурчит, ну а там на постой?..

Слово за слово — звуки примиряют с зубовной

мукой жизни: тщетой и тщетой.

Так оставьте ж мне пафос,

и когда-нибудь я вас

ошарашу: в иные края

вам с поклажей мучительно будет тащиться,

на ходу лепеча и жуя.

Вот тогда-то, тогда возопит к вам ослица,

языком человеческим скажет ослица,

с дивным пафосом все возвестит вам ослица,

воззовет к вам ослица моя!

Мэбэт

Александр Григоренко

Григоренко Александр Евгеньевич родился в 1968 году. Закончил Кемеровский государственный университет культуры. В центральной печати публикуется впервые. Живет в городе Дивногорске Красноярского края.

Журнальный вариант.

*

МЭБЭТ

Роман

 

У Тайги нет истории. У нее есть память, отметины которой остались в полуфантастических преданиях, легендах, рассказах. Даже повествования, претендующие на заметки участников или очевидцев великих событий — например, переселения предков якутов с Байкала на Лену, — похожи на сказку. Белый человек старательно и не первое столетие намывает в потоке этих фантасмагорий крупицы полезного вещества, пытаясь выплавить из них некое подобие исторического слитка — пусть не высокой, но хотя бы приемлемой пробы. Спасибо за это белому человеку. И все же в глубине души он понимает, что в его стараниях есть изрядная доля абсурда. Разум европейца пропадает, гибнет в преданиях Тайги. Он не может существовать в пространстве без границ, освященных кровью, во времени, не повинующемся дисциплине цифр. Но народы зеленого океана живут именно так. Вчерашний день и прошлое столетие могут стоять совсем рядом. Красноармейцы приходят в деревню манси сразу после викингов. Ожидание встречи старый эвенк отсчитывает не по часам или календарю, а по треску клина, вбитого в расщелину соснового бревна. Духи и боги — такие же полноправные обитатели мира, как лесные звери и люди. Бедный нивх Дерсу не видит разницы между человеком и животным и потому до последнего своего часа мучается совестью от нечаянной обиды, причиненной тигру.

Ученые скрупулезно переписали многие из этих бесчисленных странностей, объяснили их назначение и происхождение, однако по сути они остаются exotikos — тем, чему можно удивляться, даже сочувствовать, и тем, чего нельзя понять.

Но в человеческой истории у Тайги есть своя роль — невиданная, не поддающаяся описанию. Тысячелетиями зеленый океан поглощал обломки распрей, бушевавших на пространствах цивилизованных миров Европы и Азии, и ничего не отдал взамен, не выбросил на берег — все обратил в тайну, загадку, в темные письмена. Может быть, именно поэтому Тайга остается тем единственным пространством Земли, где человеческие страсти обитают вне изощренных толкований, и человека здесь ждет, наверное, самая удивительная и важная встреча из всех возможных — встреча с самим собой.

 

Любимец божий, который сам себе закон

 

Мэбэт, человек рода Вэла, с ранних лет славился силой и храбростью.

Никто не мог с ним сравниться в игре, драке, беге, охоте и в бою. На медвежьем празднике через сотню нарт перепрыгивал, и когда бороться звал или палку тянуть — охотников не находилось. Не бывало такого, чтобы кто-нибудь победил Мэбэта, само имя которого означало “Сильный”.

Он рано осиротел, но не пошел к родственникам — остался на родительских ловлях и жил там один. В охоте Мэбэт не признавал товарищей, в помощниках не нуждался — сам сохатого гнал, без подручных на медведя ходил, птицы бил много. А когда все же подступала нужда, смеялся над ней — удача его, как солнце, никогда не падала за предел земли, чтобы вновь не взойти. Был он беспечен и душой легок, как человек, знающий, что сила его сильнее судьбы.

Случалось, бил Мэбэт зверя в чужих таежных угодьях, где охотились Ивши и Пяки, брал добычу в тундре, в землях Яптиков, Вайнотов и Окотэтта. Когда же приходили к нему и корили за нарушение закона охоты, он отвечал с улыбкой, что зверь волен бежать куда ему вздумается и в том его, Мэбэта, вины нет. Это была улыбка силы, она заставляла людей стыдиться собственной слабости, и никто не решался поднять оружие.