Новый мир, 2011 № 03 - [25]

Света была девушкой бесстрашной. Она молчала. Ей выплатили деньги, заработанные в стройотряде, и премию. Она молчала. Студентки-проводницы написали вместо неё, триста шестнадцать подписей, но этого было мало. Она молчала. Свету вызвал декан, меня — главред, потом — наоборот, оба обещали нам долгую счастливую жизнь, главред — быть шафером на нашей свадьбе, декан — что свадьба обязательно будет. Света молчала. Свете снились чудесные сны о нас — о нас и о наших детях. Сны — это только сны: ложь, если знаешь правду. Света молчала. Мы оба молчали.

Я ждал. Света — нет, не знаю, возможно; может быть, она хотела, чтоб опровержение написал я. Вместе от нас, обоих, от неё и от себя. Я молчал. Заканчивался август, заканчивалось наше первое второе лето. В природе происходило что-то такое ей не свойственное — расцветали, допустим, те цветы, что цветут только в мае-июне, и пели отпевшие своё ещё весной птицы. Я молчал. После двадцать пятого августа наступило двадцать шестое, потом — снова двадцать пятое: лето явно не хотело заканчиваться моим молчанием и давало мне шанс успеть что-нибудь сделать. Я молчал. Жара усилилась так, что расплавила рельсы, поезда остановились, никто никуда не мог уехать, даже дети — с летних каникул домой. Я молчал. Просто сидел на месте и молчал.

А потом пошёл дождь, и Света уехала в Кременчуг. Кременчуг был от нас на полпути к Тихому океану.

 

 

О том, как я стал сексуальным маньяком

 

 

Тавтология всегда агрессивна.

 

Р. Барт, “Расин есть Расин”

 

Жывойжурнал — это не то, что показывает вам Юрий Цаплин,жывойжурнал — это то, что сейчас покажу вам я.

 

Когда вас вызывает к себе профессор Гайдаров — это значит будет просить денег. Давать денег ему нельзя: деньги развращают человека, а такого, как проф. Гайдаров, — вдвойне. Если бы я узнал об этом заранее, то сэкономил бы долларов пятьсот, а то и больше. Но один раз он меня вызвал не из-за денег.

— Я хочу поговорить о твоих отношениях с женщинами, — сказал Гайдаров.

Он защищался по Бальзаку, я — по Джойсу: и в самом деле, почему бы нам не поговорить о моих отношениях с женщинами? Давно пора.

— Нашей кафедры, — добавил Гайдаров. — Валя, Света, Оля. Теперь Нина?

Нет. Нина — это нет, повторенное три раза: нет — тяжёлым наркотикам, нет — ядерным испытаниям, нет — Нине Писаренко. Это “нет”, ставшее “никогда”.

— Никогда, говоришь? — переспросил Гайдаров. — А как же то, что она мне рассказала?

 

Ей тридцать три года. Её зовут Нина Писаренко. Она моя коллега по кафедре.

 

В восемь лет я воровал пирожки в “Пирожковой” на Сумской. Когда мне было десять, мы с приятелем залезли в склад соседнего НИИ и просто так, безо всякой задней мысли, разобрали ЭВМ; мой отец потом, когда пришла милиция, как-то отмазал обоих. В тринадцать меня впервые забрали в местный подрайон с бабочкой-ножом. В восемнадцать меня всю ночь продержали в дзержинском “обезьяннике” за драку с курсантами училища тыла, один из них попал в реанимацию, у меня были большие неприятности. В девятнадцать на Камчатке я убил медведя и чуть не убил человека. В двадцать четыре мы с одноклассником держали подпольный мини-бордель с малолетними проститутками. В двадцать пять я занимался контрабандой, в двадцать шесть — фальшивыми визами, в двадцать семь меня закрыли в Дзержинском РОВД на два дня за рэкет и били по почкам и голове. В двадцать восемь я организовал канал через чешскую границу для нелегалов-вьетнамцев, рвущихся на Запад, и за мной охотились СБУ и ОБОП — до меня оставалось буквально два-три звена нашей преступной цепи. Я поступался принципами, брал заложников, участвовал в криминальных разборках армян против чеченов, а потом чеченов против армян. Я работал сторожем и ночами продавал государственное имущество, воровал урожаи колхозных полей, гонялся по Салтовке за головой сикхского террориста, за которую правительство Индийской Республики обещало сто пятьдесят тысяч долларов, а как-то чуть было не продал Ирану — помешали мелочи — восемь танков нашего знаменитого завода Малышева. Я поставлял в центральные бакалейные магазины родного города палёную водку и, очевидно, травил ею своих земляков. В моей жизни были холодное и огнестрельное оружие, лёгкие наркотики, драки с бомжами за ночёвку в московской электричке на запасных путях, ложь представителям власти и ложь самому себе, двурушничество — работа на выборах одновременно на две конкурирующие между собой партии; в моей жизни было ещё много чего, но Нины Писаренко там не было никогда. И я твёрдо знал об этом.

Криминальное мышление жёстко дискурсивно. У каждого преступника свой стиль. Тот, в котором хотела видеть меня Нина, — дискурс насильника — не мой. Кто-то другой зазывает к себе женщин в гости, кто-то другой, приставив к их горлу нож, срывает с них одежду, кто-то другой сначала насилует их, а потом угрозами требует молчания. Но не я.

 

Она толста и некрасива. Её боятся студенты. Она защитила диссертацию по Роберту Шекли.

 

— Почему она не заявляет на меня в милицию? — спросил я Гайдарова.

— Она не хочет широкой огласки.

Понятно.

— Но это же паранойя. Или сексуальная фантазия. Или что-то ещё.