Пришла — и глазам своим не поверила. Постоялец мой, господин Алан, на воздух сумел выползти. С помощью Гармая, понятно. Но ведь вчера еще пластом лежал, еле приподнимался, а тут экая прыть... Мальчишка ему чурбачок с заднего двора притащил, так вот, сидит он на чурбачке и речь держит. А перед ним старик Иггуси, на землю уселся да слушает. Мальчишка, конечно, рядом с господином вьется, аж рот раскрыл.
— Вот смотри, дедушка, жил некогда богатый человек, и был у него любимый сын. Рос он красивым и умным, но уж больно шебутным был. Целыми днями с дурными мальчишками по улице гонял.
— Известное дело, — заметил старик. — По юности-то ветер в голове, а после отрок войдет в возраст, остепенится...
— Но тут иначе вышло, — сказал Алан. — Когда мальчику дюжина исполнилась, свел он дружбу с ушлыми людьми. Те его и подбили из отцовского дома сбежать, за море, в дальние страны. Приключения ему всякие посулили, сокровища...
— Приключения, вишь... — Иггуси хмыкнул. Усомнился, видать. Да и я усомнилась. В таких сказках всегда дорожка гладко стелется, да в беду приводит.
— Конечно, приключения, — подтвердил Алан. — Как он с ними пошел, тут же приключения и начались. Посадили дурачка на корабль, а как подальше от тех земель оказались, связали его — и в трюм. Продали в первом же порту. Несладко пришлось мальчишке, переходил он от одного хозяина к другому, но, как подрос, сумел сбежать. Думал домой вернуться, да где он, тот дом? Даже в какой стороне искать, и то не знал.
— С голоду окочурился, или поймали беглеца? — Видно было, что ни то ни другое старика не устраивает, но ведь это самое вероятное. Забыл старик, что это всего лишь сказка.
— Представь себе, дедушка, нет. Скитался он, бедствовал, но добрался все же до дальней страны, где повезло ему. Нашлись добрые люди, обогрели бродягу да и к делу приставили. Дюжина лет после того прошла, и обзавелся домом, торговлю развернул, друзей у него было полно, с богатым-то всяк дружить хочет.
— Чем же торговал? — поинтересовался Иггуси. — Уж вряд ли горшками, на горшках-то особо не разживешься, знаю... только если какого искусного художника найти, чтобы он их занятными картинками расписывал... правда, редко такого встретишь, да он небось и цену задерет...
— Нет, не горшками, — возразил Алан. Задумался о чем-то на миг, затем продолжил: — Тканями он торговал дорогими, у него знатные люди отоваривались. Он с ними-то, со знатными, с начальниками той страны, через те ткани дружбу завел, делал им подарки дорогие и за то имел их милость.
Алан говорил медленно, то ли нутро болело, когда воздух от живота к языку шел, то ли просто слова подбирал, будто на ходу сочиняя.
— И что ж дальше с ним было? — подал голос старик Иггуси. — Счастье-то — штука непостоянная. По себе знаю.
— Именно так, дедушка. Дальше кончилось его счастье и несчастье началось. Послал он несколько кораблей с товаром, и поглотила их бездна морская. А товару-то он накупил на все деньги свои, думал прибыль тройную взять. Да мало что на свои — занял он денег у других купцов, под залог дома, под обещание будущих прибылей.
— Под какую долю его ссудили? — Практичный старик интересовался подробностями. — У нас меньше десятой доли не берут.
— Про то в точности не знаю, дедушка. Наверное, немалая была доля, раз уж человек занял такие большие деньги. Но вот пришла весть, что все его добро погибло, и должен он всем сразу. Тотчас отвернулись от него бывшие друзья, и кинулся он тогда к знатным людям: покровители мои высокие, отцы мои, в беде я, вызволите, не то и меня, и жену с детьми малыми на рынке продадут. Ссудите деньгами, я торговлю разверну, подымусь снова, вдвойне отдам.
— Ссудили? — тут же поинтересовался любопытный Гармай.
— Посмеялись над ним знатные и слугам велели выгнать беднягу палками. Деньги-то немалые просит, а отдаст ли? Да и если отдаст, то очень уж нескоро.
— Понятное дело. — Иггуси почесал седую бороду. — Неразумно было бы ему помогать. Всё, коли беда случилась, так и пропал человек. Если боги от него отвернулись, значит, обозлил он их чем-то. Так и не стоит с ним водиться, еще подцепишь от него горе, как болячку какую заразную... Что дальше-то было?
— А дальше, — Алан откашлялся, — пошел он, плача, в дом свой. Сидит на пороге, лицо от горя сажей намазал, по древнему обычаю, и слезы белыми дорожками по саже-то стекают. И тут зовет его кто-то. Поднял голову — а перед ним нищий старик, плащ запылен да изорван, ноги босые, в язвах, седые волосы спутаны. И просит старик его в дом принять, измучился он в дальнем пути.
— И что же? — поднял брови Иггуси. — Прогнал он бродягу? Ведь с одной стороны глянуть, гостя уважить полагается, так издревле заведено.
А с другой — не до гостей, когда беды такие... Но я бы все ж принял. У нас, знаешь, говорят: коль отрезали тебе голову, не плачь по зубам выбитым...
— Вот и он принял его в дом, — ответил Алан. — Накормил, язвы на ногах его теплой водой обмыл и маслом смазал, из остатков. Плащ ему дал свой, взамен рваного. Ибо так он внутри себя рассудил: завтра будут торги, и будет мне горше, чем старичку этому, так уж последний свой день свободный проведу не как бывший купец, не как будущий раб, а милость сотворю тому, кто ничем добрым мне не отплатит.
