Новый мир, 2010 № 09 - [65]

 

Это не то, чтоб средние

годы ко мне пришли.

Это, считай, последние

годы меня нашли.

 

Прости меня, Господи, но духовенство наше, отечное, одутловатое, длиннобородое, “наособинку” — в контексте современного общества — и впрямь напоминаеткасту жрецов. (И особенно с богачами вась-вась.)

 

Вот я: никак уж не урбанист и не прогрессист. Но почему же идеологически (да и по-человечески) так претят мне и Руссо и Толстой? А потому что их “естественность” —выделанная, какая-то… конструируемая…

Все обусловлено не свободным дыханием, а рефлексией (идущей, видимо, от гордыни).

 

17 февраля, воскресенье.

Гуляли с гостящим у меня другом детства Борисом Думешом в Сен-Дени, а “все о нем, все о Гегеле моя дума дворянская”. Борис — физик, по-российски не чуждый вопросам общественности. “В Беловежской Пуще вопрос стоял так: либо Украина оставляет за собой Севастополь, либо атомное оружие… Кстати, Гайдар спас тогда Россию от голода”.

Сходит на нет, возможно, последняя литературная — в широком смысле —плеяда, плеяда шестидесятников.

А мы — уже одиночки.Плеядыкак социально-культурного явления уже, видимо, больше у нас в литературе никогда не будет.

 

По типу я бескорыстный и бесстрашный защитник трона. Но у трона известнокто“стоит”. Ни я им не нужен, ни они мне. Поэтому я, как Нечволодов из “Октября Шестнадцатого”, — не у дел.

 

18 февраля, понедельник.

“Портнихи, горничные, продавщицы не прельщали меня — мне нужны были барышни” (Руссо).

 

Находясь в Танзании, Буш признал независимость Косова. Вроде бы сербы пошли на все: простили бомбардировки, не возражали против строительства в Косове обширной американской базы. Все унижения, казалось, какие можно  — перенесли. Но вот и главное. Конечно, Балканы нужны Западу стратегически. Но тут — что-то глубже, много глубже: это ненависть утробная, коренная — к Византии, к православию, к славянскому миру (в случае если он сохраняет генетические следы независимости своей…).

И еще одна пощечина Москве, России и русским.

 

Сербское руководство выдало Милошевича, униженно изображало, что все в порядке, что оно друг Евросоюза и США, шло на любое коллаборантство, но  — не унижайте нас в глазах человечества — пусть формально, чисто формально, но останется Косово в составе Сербии. Запад не пошел и на это.

Ох, отзовутся вам наши слезки.

 

Когда в Мюнхене я читал новые стихи Ю. М. Лотману (напоминавшему гривой и усами Эйнштейна), среди прочих был и “Людовик Людвеич”:

 

И хвалил адвокату чертёжник

механический рубящий нож.

 

— Гильотину, — сделал замечание Лотман, — изобрели вовсе не революционеры, она была сконструирована при Людовике XVI.

Он “поправил” меня вовсе не для точности, а из подспудных республиканских соображений. Так, во всяком случае, мне тогда показалось.

— Дело, в конце концов, не в том, кто изобрел, а кто поставил на поток применение, — парировал я, — шлемы и шинели с красными петлицами тоже были пошиты ещё до большевиков. Но именно у них нашли применение.

…Как-то после “перестройки” чета Лотманов быстро угасла (с Ю. М. еще в Мюнхене случился обширный инсульт, а потом померла Зара). Оставайся ониневыезднымии живи в Тартуском питомничке-заповедничке, скорее всего, прожили б дольше — всоветскойЭстонии.

 

Неуклоняемое бескорыстное служение науке. Фанатичное, можно сказать, служение. Никогда не купил себе Думеш приличных башмаков, хорошей рубашки и пиджака… Визуально одет так же, как в студенчестве, лет 40 назад. Вчера:

— Не подаю бумаги на членкора. Бесполезно, везде интриги.

Да какое тебе “членкорство” — членкору нужен хотя бы галстук, а ты в таком затрапезе — подумал я.

Святой человек. Язвенник, бедняк — а доволен жизнью.

 

20 февраля, среда.

В Евтушенке вдруг удивительным образом проскальзывает определенная меткость. Из Москвы мне привезли сегодня “Российскую газету” — самую свежую. А там фрагменты дневников Тарковского, и есть такая запись (от 7.XI.1970): Евтушенко “однажды пьяный подошел ко мне в ВТО:

— Почему ты такой жестокий, Андрей?

Молчу.

— Знаешь, ты похож на белого офицера, участвовавшего в Ледовом походе…”

 

Еще запись (28. II. 1992):

“Я никогда не желал себе поклонения (мне было бы стыдно находиться в роли идола). Я всегда мечтал о другом, что буду нужен”.

Что буду нужен— об этом мечтал и я.

 

24 февраля, воскресенье.

Днем вздремнул, и приснился вдруг Женя Рейн — помолодевший, красиво небритый, поджарый (каким я его никогда не видел). Вошел в синем плаще, фартовато перетянутый поясом (где-то в Рыбинске?), посмотрел на стол:

— А, Заболоцкого читаешь…

 

Время мне руки свяжет

грубою бечевой.

Старость придет и скажет:

— Здравствуй, ковбой.

 

По существу, Штаты на мировой арене делают нынче то, о чем мечтали большевики. Неприкрыто — по всему земному шару — насаждают марионеточные режимы. И как большевики делали это под дымовой завесой самого справедливого на свете “социализма”, так холеные янки — под лозунгом “демократии”. И в том, и в этом (в этом особенно) случае переплелось все: политическое самодовольство, стремление прибрать к рукам полезные ископаемые, ненасытное желаниеуправлять… Новая форма неоколониализма.

 

Казалось бы, чего проще — Руссо: “Я до конца послужил родине и ее интересам”. А кто так скажет? Я бы мог так сказать. Инфантильная откровенность с теми, кто показался