Мы шли с Ваней Синдерюшкиным по мартовской улице, когда снег чёрен и твёрд, спасается от дворников на газонах и у мусорных контейнеров. Товарищ мой был человек примечательный, не сказать, что толст, да и вовсе не тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так чтобы слишком молод. Вообще, внешностью и манерами Ваня мне постоянно напоминал, что оба мы — в меру упитанные мужчины в полном расцвете жизненных сил, но он-то как-то будет поумнее и поначитаннее. Напоминал он мне постоянно и о том, что видали мы разные виды и пожили вдосталь при прошлой власти.
Хоть мы были одноклассниками, а сейчас стали напарниками в сложном деле починки лесоуничтожительного оборудования, он был как-то повыше меня. Хотя именно я был главным, я бы сказал — старшим лесопильщиком. Это я при той самой прежней власти работал на Севере, в краю, населённом комарами и осбужденными гражданами. Там я познал звук честного распила, а вовсе не тот звук, что слышал в новостях и рассказах очевидцев ныне. Но время наше давно остановилось, и теперь мы говорили о дауншифтерах.
— По сути, — сказал Иван, — Пантагрюэль настоящий дауншифтер: бросил всё и свалил на Гоа, к оракулу Божественной Бутылки.
— Гоа — какое-то удивительно гадкое название. Русскому человеку тяжело без гадливости произнести. Впрочем, слово “дауншифтер” — тоже гадкое. Всё, что начинается на “даун”, внушает подозрение.
— Тебе всё не нравится. Слово неважнец, но хуже другое — в нём множество значений, как в слове “гей” из анекдота про встречу одноклассников.
Мы пересекли Каретный и стали спускаться к Цветному бульвару по кривоватой улице, мимо замершей из-за безденежья стройки.
Синдерюшкин продолжил:
— Дауншифтером называет себя и всякий человек, которого вычистили со службы. Живёт он себе в коробке от холодильника…
— Это в Гоа можно жить в коробке, а у нас зимой недолго проживёшь. У нас на улице такой холодильник, что только держись. Да и дауншифтер — это совсем не уволенный неудачник, а…
— Ты знаешь, вот один знаменитый балетный человек сейчас залез в телевизор и говорит: “Мне вот не страшен никакой кризис. Я вот иду себе по улице за пивом и вижу, что везде объявления: там грузчик нужен, а вот уборщик требуется”. Ну, ему телевизионная женщина и говорит: “Но такой знаменитый человек, как вы, хрен пойдёт работать грузчиком”. Тот аж взвился: “Ну и дурак, значит. Если кушать хочется, то не выбирают”, ну и всё такое.
— Ты знаешь, я в балете ничего не понимаю, но, по-моему, он совершенно не прав. Причём не прав ровно в той степени, что и советский Госкомтруд, что думал, что работники взаимозаменяемы. Оно, конечно, балетный танцор может уйти на работу грузчика, но через год он перестанет на этой работе быть балетным танцором. И не факт, что станет хорошим грузчиком. А пианист, если будет вентили крутить, пальцы сорвёт и в профессию не вернётся. Юрист дисквалифицируется очень быстро, а не порешай уравнения года три — чёрт его знает, вернёшься ли в свою математику переднего края науки. Пример даже есть: в девяносто первом советская наука ушла грузить и после уже не оправилась. Я как нормальный русский лесопильщик без особых перспектив, почти писатель — потому что живу под забором и питаюсь в обнимку с крысой. Тут вот в чём дело — твой балетный человек сказал благоглупость. Есть такой жанр — благоглупости, он довольно распространённый, например, его полно в дневниках интеллигентов и в шестнадцатом году, и в тридцать шестом: “А жизнь-то налаживается. Подписался на военный заём” — или: “Пайку прибавили”, “Пузо лопнет — наплевать, под рубахой не видать”. При этом благоглупость никакого отношения к реальности не имеет: если тебя вышибли с работы в пятьдесят пять, то в грузчики можно и не попасть. Но дело ещё и в том, что это сбрасывание именно не отрастающего обратно балласта — как я тебе сказал, из грузчиков обратно дороги нет. Из тех инженеров и учёных, что получили кайло в руки, никто обратно не вернулся — нам надо благодарить судьбу, что Королёв на Колыме не доехал до прииска. Получи он это самое настоящее кайло в руки... Да что и говорить — короче, как только нация находит прибежище (и оправдание) в элементарных специальностях, так она должна понимать, что дальше падать некуда: за элементарными специальностями нет субэлементарных. Ничего, только тлен. При этом в данном случае благоглупость произносит человек, который Никогда. Ни. При. Каких. Обстоятельствах. Не. Будет. Работать. Грузчиком. Судьба маленького человека повторяет судьбу нации. Даже если мы будем рассматривать идеального маленького человека, абсолютного эгоиста (который не думает, что в сильном государстве ему и его потомству будет жить сытнее, а без оного — он помрёт). Спускаясь вниз по пирамиде Маслоу, нужно каждый шаг сверять с приоритетами. Если человек думает: ну вот займусь я дауншифтингом годик, а то и два, а потом вернусь, — прочь иллюзии! Не вернёшься. Если человек думает, что само желание дауншифтинга обеспечивает прокорм семьи, — прочь иллюзии! Я там был, я там живу — ничего не обеспечивает. Внутри сферы дауншифтинга просто будет спор — что лучше: большая пайка или маленькая. О нормальном прокорме речь не пойдёт. И сама по себе внутренняя готовность пойти работать не по специальности, “если припрёт”, совершенно не говорит о здравости ума. Это говорит об отсутствии специальности, об отсутствии мобильности. Вот наши с тобой знакомые физики, что в девяносто первом двинулись в Калифорнию, — это хоть какая-то циничная здравость ума. А вот они же, торгующие йогуртами и теряющие рассудок на крикливых митингах, погружаясь в пучину рефлексии, — вовсе нет. Он будет продавать йогурты. Или работать грузчиком, пока его не выгонят с сорванной спиной.
