Оказалось, что могила метеоролога пуста.
Даже не сжившись с Африкой так, как Пьер Робертович, Дмитрий Игоревич понял, что это конец. Колдун придумал для развлечения что-то, что гораздо хуже его доморощенного социализма и капитализма.
И точно, когда они вышли к берегу озера, то увидели своего товарища.
Мёртвый пан Пшибышевский ходил по берегу и кормил птиц своим мясом. Метеоролог отщипывал у себя с бока что-то, и птицы радостно семенили к нему.
Врач и орнитолог смотрели на озеро, которое было покрыто пернатым народом. Задул холодный ветер с гор, и птицы сотнями начали подниматься.
Правда, некоторые падали обратно, едва взлетев. Даже издали было видно, какие они больные.
Губайловский Владимир Алексеевич — поэт, критик, эссеист. Родился в 1960 году. Выпускник мехмата МГУ. Живет в Москве.
* *
*
Счастлив, кто падает вниз головой.
Владислав Ходасевич
Говорила Марина: я хочу не быть.
Раствориться, расплавиться, позабыть
всё, что связывало меня с землей,
родными и близкими. Они со мной
тетёшкались столько лет подряд,
опекали, вытаскивали из дерьма.
Хорошо бы, конечно, принять яд,
но этот способ дорог весьма.
Проще выйти на воздух. Не отдав долгов,
задохнуться давлением в пять атмосфер.
Вот и вся любовь.
Вот и вся любовь.
Небосвод непоправимо сер
под тобой, шагнувшим через барьер.
Жестокое солнце
Игра в аду.
Велимир Хлебников
Australian Open — 2002. Женский финал.
Дженнифер Каприати — Мартина Хингис.
Температура приближается к сорока.
С каждым геймом становится жарче.
Вода выкипает мгновенно,
оставляя на теле соляные разводы.
Корт, раскаленный как сковородка,
припекает ступни сквозь подошвы кроссовок.
Это не теннис,
это — игра в аду.
Мартина отходит в тень.
Стоит секунду, две, три.
Больше нельзя.
Дженнифер чуть сильнее физически.
Она вымучивает победу.
Мартина сидит, опустив голову.
Она ничего не видит.
И кажется ей, что теннисный мяч
похож на снежок,
брошенный маленькой девочкой
где-нибудь в Татрах.
Через полгода
она — красивая, двадцатидвухлетняя —
уйдет из спорта.
* *
*
А потому что жизнь прошла.
Сергей Гандлевский
Жизнь представляется прожитой.
Что мы видим в конце?
Что отразилось, Боже мой,
на этом лице?
Шрамами и ожогами
траченный, но живой.
Мне остается много ли?
Много ли, Боже мой?
Стерпится, перемелется,
пыль осядет в углу.
Но все равно не верится,
что все равно умру.
* *
*
И жаждет веры,но о ней не просит.
Федор Тютчев
Откуда дует ветер?
С Белого моря.
Кто стоит на дороге?
Одинокий странник,
горький пропойца,
крещеный нехристь.
Чего он хочет?
Веры.
Отчего же не молит Бога?
Матерьялист.
Новогоднее
Я понял, что родина творчества — будущее. Оттуда дует ветер богов слова.
Велимир Хлебников
Когда я был юношей,
в календаре было много красных праздников
и только один белый.
Изменилась эпоха,
красные праздники выгорели,
но белый праздник остался.
Накрахмаленную скатерть
хрустящую, как чистый лист,
стелите на стол.
Стихи приходят из будущего
и, когда наступает их время — гаснут.
Поэзия — это воздушные корни языка,
которыми сегодняшний день
прорастает в завтрашний.
И уже нестрашно
войти в новый день, в новый год,
потому что мы многое знаем о нем,
потому что оттуда пришли
любимые нами стихи.
Веселый центон
Wer spricht vom Siegen? Uberstehn ist alles.
Rainer Maria Rilke
Кто говорит о победе?
Выстоять — вот и все.
Когда на тебя наедет
красное колесо,
когда круги под глазами
и некуда больше спешить,
и все, что коллодий залил,
уже не следует шить.
Гурьянова и Каширка,
секонд-хенд и б/у
расщепили ошибкой
твою судьбу.
Стоишь ты урод уродом,
сунув цигарку в рот.
Ты был со своим народом
там, где был твой народ.
Леонид Леонов. «Игра его была огромна».
Прилепин Захар родился в 1975 году. Окончил филологический факультет Нижегородского государственного университета. Прозаик, поэт, журналист. Лауреат премий “Национальный бестселлер”, “Ясная Поляна” и др. Живет в Нижнем Новгороде.
Текст печатается в авторской редакции. Полностью книга выходит в серии “ЖЗЛ” издательства “Молодая гвардия”.
Глава первая
Родители. Зарядье. Детство
В девять лет ему приснился сон: он идет по цветочному лугу, Господь
начинает благословлять его и обрывает движение…
Иногда кажется, что биографию Леонида Леонова стоит начинать не с дня его рождения, вести рассказ не с московских улочек начала позапрошлого века, но из тьмы запредельных глубин, где зародилась искра его сознания.
“Откудаже берется у всех больших художников это навязчивое влечение назад, в сумеречные, слегка всхолмленные луга подсознанья, поросшие редкими, полураспустившимися цветами? Притом корни их, которые есть запечатленный опыт мертвых, уходят глубже сквозь трагический питательный гумус в радикально расширяющееся прошлое, куда-то за пределы эволюционного самопревращенья, в сны и предчувствия небытия” — так говорил Леонов в “Пирамиде”.
Но даже он ответа не давал: откуда в художнике и творце это влечение назад, все дальше и дальше, минуя сны, память мертвых, отсветы прошлого, за пределы первых времен.
И едва ли нам найти тот волшебный фонарь, что дал бы возможность проследить таинственный, горний путь искры божественного духа, однажды обретшей себе пристанище на земле в сердце человека по имени Леонид Леонов.
