Пиночет и впрямь лопает так, что слюнки текут. Глядя на него, устоять невозможно. Двигатель торговли.
Игорь выменивает на голубей курево, консервы и хлеб, и вскоре уже весь батальон сидит около костров и жарит эти лягушачьи тушки. Фиксированной таксы у нас нет, берем сколько дают, не торгуясь. Друзей и земляков, понятное дело, угощаем бесплатно. И все равно за день набиваем под завязку два вещмешка куревом и еще два вещмешка утрамбовываем харчами. Это наш стратегический запас.
Обозники пытаются перебить у нас промысел. Они направляются к свинарнику со скучающим видом, но мы перехватываем их на полпути. Они делают вид, что просто проходили мимо.
— Ага, — говорит Аркаша, — с пустыми вещмешками. А ну валите отсюда, пока не накостыляли.
Вообще-то с обозниками лучше не ссориться, но если дело касается жратвы, то тут не до церемоний.
К вечеру Мутный слегка глохнет. Весь день он стрелял в закрытом помещении, и его барабанные перепонки не выдерживают.
— Фигня! — кричит ему на ухо Игорь. — К утру пройдет!
К утру и вправду все проходит.
Мы недолго живем в этом райском квартале. Вскоре нас отправляют на передовую. Впрочем, понятие “передовая” на этой войне весьма условное. Здесь нет четкой линии фронта, как нет и тыла, враг может быть везде — сзади и спереди, снизу и сверху, и это держит в постоянном напряжении.
Но все же сейчас какая-никакая передовая обозначилась — чехи стоят в городе, мы готовимся его штурмовать, и линия фронта пролегает по железнодорожной насыпи и дороге.
Занимаем дачи. Перед нами дорога, за ней такие же дачи, но там уже чехи. Между нами метров сто пятьдесят. Вот и все, что мы знаем.
На этих дачах теряем одного человека — бэтэр налетел на “монку”, и сидевшему на броне лейтенанту оторвало кисть. МОН — паскудная такая мина в форме изогнутой полукругом пластины. Ее корпус сделан из пластика, но внутри она начинена маленькими стальными цилиндриками, которых может быть до двух тысяч. Кроме того, “монка” дает направленный взрыв. Когда она срабатывает, скашивает даже траву.
Раненый лейтенант — невероятный везунчик. Отделался всего лишь раздробленной кистью. Его перевязывают и отправляют в тыл.
Еще три цилиндрика вошли полукругом в открытую крышку люка, прямо над головой водителя. Один над макушкой и два над ушами.
На дачах, оказывается, пытали наших солдат. Обнаружил это Аркаша, когда залез в один из домов. В подвале он нашел присыпанный кирпичами черный мешок из-под мусора, в нем две ссохшиеся ноги в камуфлированных штанах, обутые в кирзовые сапоги.
Идем впятером — Аркаша, Игорь, Олег, Леха и я. Берем побольше магазинов, карманы набиваем гранатами. Дачи тянутся километра на полтора, и если что-то случится, нам никто не успеет помочь. Аркаша и Игорь идут в первой паре, мы с Олегом — во второй, Леха замыкает. До дома добираемся без проблем.
Солдат высох, словно мумия, и почти ничего не весит. В штанах только кости, обтянутые коричневой затвердевшей кожей. На ногах сохранились волосы. Леха прыгает в подвал и осторожно разбирает рукой мусор. Луч света косо падает через окно, в нем светится пыль. Наконец Леха находит еще два ребра и кость черепа. Больше ничего нет. Мы складываем все это в пакет и идем к следующему дому. Аркаша несет через плечо пакет, сложенный, как лист бумаги, маленький усохший солдат легко раскачивается от его шагов. От солдата осталось не более метра, но он все равно не умещается в пакете, ноги торчат наружу, и кажется, что они сломаются от тяжелых кирзачей.
Мы прочесываем еще с десяток домов, все они оказываются пустыми. Наконец находим сразу двоих. Их даже не закапывали, просто прикрыли листом железа. Тела остались почти целыми, но голов нет. На одном кроссовки, наверное, это был контрактник, второй босой. Когда мы достаем
их из подвала, из бушлата того, кто был убит босым, выпадает смертный медальон на зеленом шнурке. Этого парнишку похоронят дома, остальные, вероятнее всего, так и будут числиться пропавшими без вести. Какое-то время тела пролежат в ростовской лаборатории, потом их захоронят в безымянной братской могиле.
Кладем тела вдоль стены, молча курим, сидя на корточках. Два высохших тела без головы и ноги в кирзовых сапогах.
— Этим летом убили, — говорит Аркаша. — Жарко было. Тела лежали в сухой земле.
— Откуда ты знаешь? — возражает ему Игорь. — Может, они здесь с девяносто шестого года.
— Может, — пожимает плечами Аркаша.
До войны он работал опером в милиции.
Со стороны города слышна стрельба. Наш второй батальон уже третьи сутки штурмует крестообразную больницу и никак не может ее взять.
У них двенадцать погибших. Трассера рикошетом взлетают в низкое небо и пропадают в облаках. По садам иногда шлепаются мины. Стреляют наши, для острастки.
На мгновение из-за туч появляется солнце и освещает мокрые стволы кривых яблонь. Вдалеке светятся синевой горы. Здесь красиво.
— Летом плохо умирать, — говорит Леха.
Смерть страшна не всегда одинаково сильно. Сейчас зима, и убийство людей кажется более естественным делом. Зимой воевать как-то… понятнее. Война тогда серая и смерть серая, какой она и должна быть.
Эти сады нужно чистить постоянно, здесь нужно прочесывать каждый дом, каждый подвал. Но никто не ищет.
