Новый мир, 2008 № 12 - [33]

— Так и обходятся, — сказала она спокойно. — Потерпят и привыкают. Главное — перетерпеть вначале. Только, — она лукаво усмехнулась, — это она вам сказала, что тут нельзя есть и пить? Ее обманули. Это суеверие.

— Что?

— От здешней еды нет вреда, — сказала хозяйка. — Наоборот. Она открывает глаза. Человек возвращается к себе и видит то, чего раньше не видел. Если, конечно, возвращается. Но это очень тяжело, потому что такое трудно вынести. Немногие могут. Потому и пошел слух, что — нельзя.

— Мне как-то не улыбается видеть то, чего никто не видит, — сказал он. — Я, кажется, догадываюсь, что из этого может получиться. А песьеголовые правда людей едят?

— Кто это может знать? — пожала она плечами. — Они уводят их к себе, ну а что там с ними делают…

— Отсюда можно не вернуться?

— Можно.

— Почему?

Инна беспокойно пошевелилась. Ей не нравилось, что он так долго разговаривает с хозяйкой. Она боялась, что хозяйка рассердится и они не получат проводника.

— По разным причинам, — сказала хозяйка. — Иногда все совсем просто. Многим тут просто нравится.

— Нравится?

— Да. Здесь время идет по-другому. Можно найти себе такое вот место, — она кивком показала на пряничный домик, — и жить в свое удовольствие. Можно путешествовать. Рано или поздно с тобой будет все, что ты захочешь. И торопиться некуда.

Он подумал.

— Вы так и остались тут? — тихо спросил он. — Пришли и остались?

Она с улыбкой покачала головой и приложила палец к губам, он так и не понял, было ли это подтверждением или просто нежеланием говорить на такую тему. Инна встала и торопливо подошла к ним. Боится, что я скажу что-нибудь не то.

— Все хорошо, — сказала хозяйка. — Вы не волнуйтесь. Отдохните пока. Спать вам можно? Я постелю вам одеяло тут, под черешней. Хотите?

Он поглядел на Инну, та пожала плечами. Отказаться она боялась, чтобы не рассердить хозяйку, и спать, кажется, тоже боялась.

Солнечные зайчики прыгали меж листвой черешни и меж тенями от листвы на траве.

— Неплохо было бы, — сказал он виновато. — А вы разбудите нас, когда ваш муж вернется?

— Да. — Хозяйка улыбнулась, повернулась и пошла к дому, крупная, бедра распирают холщовую юбку. Такая фигура, не модельная, но очень женственная.

Инна вновь присела на край лавки и стала чертить пальцем по столешнице.

— Она не говорит, куда он ушел, — заметил он. — А вы думаете — куда?

Она ответила, не поднимая головы:

— Не знаю, может, еще кого-то провожает.

— Думаете, так уж много народу приходит из-за реки?

— Думаете, мы одни такие? — тут же ответила она.

За то время, что они встретились, она успела очень измениться. Стала суше, жестче. И больше не говорила о себе. Вообще не говорила на посторонние темы. Наверное, я тоже изменился, только сам не замечаю этого. А она видит. Наверное.

— Все гадаю, тот, с “Нахимова”… У него получилось?

— Не хочу этого знать, — сказала она быстро.

Вернулась хозяйка, под мышкой она несла огромное свернутое лоскутное одеяло, раскатала его на траве, улыбнулась им и вновь пошла к дому.

Он вдруг почувствовал, что голова у него стала тяжелая, а глаза закрываются сами.

Солнце било сквозь листву черешни, почти наотмашь, лучи стояли вертикально, и в них плясала едва заметная мошкара.

— Спать-то здесь можно? — спросил он. — Не знаете?

Инна пожала плечами.

С другой стороны, подумал он, если хозяйка права и голод и жажда здесь — просто память тела, а не потребность, то и сон, наверное, такая же память, но до чего же чертовски сильная память!

— Я не хочу спать, — сказала вдруг Инна. — Вы спите, а я так… Посижу.

Он с благодарностью посмотрел на нее.

— Правда?

— Правда.

Может, подумал он, она старается показаться лучше меня? Надеется, что ее старание заметят и оценят? Но ему уже было все равно. Если она хочет выиграть на моем фоне, пусть. В этом мире нет логики, она рискует.

Он вытянулся на одеяле и закрыл глаза. Одеяло пахло травами. Его тут же качнуло, словно он плыл, лежа ничком в лодке. Краем уха он слышал, как Инна опять чем-то шуршит в своем чемодане.

Сначала ему показалось, что он еще спит, поскольку, когда он открыл глаза, было так же темно. Наверное, только показалось, что он открыл глаза. Потом он попытался пошевелиться и не смог. Так всегда бывает во сне, потому что мышцы не слушаются приказа грезящего мозга. От этого у спящего возникает неприятное ощущение, что он пытается встать, но не может, потому что скован или связан. Потом он понял, что на самом деле связан.

Он лежал на боку, руки его были стянуты за спиной, ноги — в щиколотках, и он никак не мог освободиться. Рядом, на пестром, смутно различимом во тьме одеяле, лежало что-то вроде темного полена, потом он увидел, что это полено изгибается, — Инна, тоже связанная, издавала жалкие звуки.

Потом он понял, что Инну он смог разглядеть потому, что на листве и траве лежали огненные отблески, что-то горело совсем рядом, он ощущал на лице жирный дым и слышал треск сворачивающейся от жара листвы.

Где-то неподалеку кричала женщина.

Извернувшись на другой бок, он увидел горящий пряничный домик и мечущиеся в дыму гигантские смутные фигуры; пламя озарило одну из них, и он увидел острые уши и непривычную и оттого еще более пугающую вытянутую морду на человеческих плечах.