Новый мир, 2008 № 11 - [17]

Кровопийцы и ворюги, мой Валерий.

Лучше сам ты возвращайся, путь недолог.

Мы с женою заждались тебя в столице.

Неужели так уж важно въехать в город

На четверке в триумфальной колеснице?

Мимо каменной стены священной рощей,

Где стоят легионеры в карауле...

Мне-то кажется, на кухне нашей проще

О Назоне толковать и о Катулле.

Воск застывший на странице старой книги,

Гости, спящие вповалку где попало.

Всюду пепел, на полу огрызок фиги,

На столе вишневый обод от бокала.

А когда отмерит время Хронос гулкий,

Проводить тебя сумеет старый Постум.

Вместе выйдем на последнюю прогулку

И отправимся на твой любимый остров.

 

В. Хлебников

Жил-был поэт загадочный

С загадочной судьбой

И рукописи в наволочке

Таскал он за собой.

Он клал стихи под голову,

Там, где растет трава,

И, обращаясь к Господу,

Произносил слова:

“Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы,

И мы, с нею в ногу шагая,

Беседуем с небом на ты”.

Далёк от брани рыночной,

Он знал язык зверей,

По тоненькой былиночке

К нему полз муравей.

Кузнечик недоверчивый

В ладонь его влетал,

И муравью с кузнечиком

Он ласково шептал:

“Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы,

И мы, с нею в ногу шагая,

Беседуем с небом на ты”.

Он жизнью был замотан,

Его врубало лбом

То в маршевую роту,

То в сумасшедший дом.

А он был светл, как Пушкин,

Как неба окоём,

И, запертый в психушке,

Стоял всё на своём:

“Свобода приходит нагая,

Бросая на сердце цветы,

И мы, с нею в ногу шагая,

Беседуем с небом на ты”.

*       *

  *

Вихря взвизги, ветра вой,

Вихря ведьмино вещанье,

Ветра посвист воровской —

Кругового “вэ” вращанье.

Спор и свара двух повес,

Ветра с вихрем перебранка.

Небо застит туч навес.

Обезумевших небес

Раздувается вагранка.

В небе вспенилась вегжа*,

Хлещет молнии вожжа.

Воровская туч ватага.

Вихрю виться. Ветру выть**.

Такова у неба выть —

С туч вот-вот сорвется влага.

Взбухший прорвало волдырь.

Ввинчен в землю водный штопор,

Завертелся и потопал

Ствол воды. Где поводырь

Озверевшего циклопа?

Вот он вьется, словно вьюн,

Безобразен, дик и юн.

Варвар ветрен. Варвар буен.

Ход его непредсказуем.

Винт, волчок, веретено —

На меня летит оно.

Убегаю от него я.

Небу данное землею

Вновь земле возвращено.

Волн движенье круговое.

 

А. Тарковский

Не стало этих и тех не стало,

Не уберег

Кого-то Ленин, кого-то Сталин,

Кого-то Бог.

Ушел последний поэт России,

Не захотел

Остаться с нами, а мы, живые,

Уже не те.

Земля усохла, а небо взбухло,

А в нем дыра,

И дом, в котором живем мы, рухнул

Еще вчера.

Все это шуточки Бегемота,

Дурацкий Ганс.

Но ведь оставлен нам для чего-то

Последний шанс.

Так пей, Россия, гуляй, Россия,

Не соловей.

Когда поэта хоронили,

Пел соловей.

 

*       *

  *

Жил-был Арсений Тарковский — поэт, волшебник, бес.

И вот его не стало, и он с Земли исчез,

Как будто бы он не был, не существовал, не жил,

А женщины остались, которых он любил.

Одна на фортепьяно играет и поет,

Другая в киноцентре открытки издает.

Но что сказать о судьбе их — одна из них мой идеал,

Да я их знаю обеих, я ручки им целовал.

Подменыши

Малышев Игорь Александрович родился в 1972 году в Приморском крае. Получил высшее техническое образование. По специальности — инженер. Прозаик, автор книг “Лис” (М., 2003), “Дом” (М., 2008). Дипломант премии “Хрустальная роза Виктора Розова” (2007), премии журнала “Москва” (2001). Соредактор литературного интернет-журнала “Органон”. Живет в Ногинске. В “Новом мире” печатается впервые.

Журнальный вариант.

 

Всем подменышам посвящается

Подменыш — по народным поверьям, ребенок, подброшенный русалкой, лешим или иным лесным духом взамен похищенного человеческого дитя. Никто не знает, зачем они это делают и чего хотят достичь…

В дачном домике было темно, лишь маленькая свечка на столе освещала вокруг себя небольшой островок в океане мрака. Там и тут из темноты, словно скалы и рифы из черной воды, проступала простая дачная мебель — стол, шкаф с одеждой, полки на стене, кровать со вздыбленным, как девятый вал, одеялом. На островке света умещался край стола и детская

коляска, закрытая марлей от комаров. В коляске, тихо посапывая, спал ребенок. Еще недавно он плакал и капризничал, так что матери пришлось вставать и укачивать его. Сейчас она сидела на лавке, ухватившись за ручку коляски, и боролась с вязкой дремотой. Время было позднее, усталость взяла свое, и женщина заснула. Свеча медленно оплывала, скатываясь прозрачными восковыми слезами на блюдце, в котором стояла. Фитилек еле заметно подрагивал. Где-то за окном предостерегающе свистела ночная птица.

Сразу за стенами дачи, почти доставая их кончиками ветвей, начинался лес. Такой глухой, дремучий и болотистый, что даже самые отчаянные из дачников не решались ходить туда за грибами или пилить что-нибудь для своей надобности. Ночной лес тихо гудел под порывами налетающего ветра, черные верхушки елей недобро качались, словно танцуя какой-то древний и страшный танец. Где-то тихо скрипело старое дерево, то ли жалуясь на судьбу, то ли угрожая кому-то. В чаще раздавался глухой стук — леший ли гремел своей колотушкой, стволы ли деревьев ударялись друг о друга? Поди узнай. Темно… Страшно… Кто осмелится войти ночью в лесную чащобу?

Неожиданно в густой темноте под елками бесшумно промелькнула маленькая и корявая, будто изломанная, фигура. Прижимая к груди светлый комочек, она пробралась к светящемуся окну и заглянула внутрь.