ничего не надо!Значит, и будут глушить, пока не сдохнут! Знаешь, я бы как сделал? Магазины бы позакрывал хочешь жрать — сам выращивай! Или сдохни! Легко сильно жить стали, избаловались!
Окна в Настину квартиру сестра заколотила горбылями, а Жорку забрала с собой, — и сейчас вижу, как он, изумленно-оцепенелый, тащит за ремень отцовскую гармошку, а она взрявкивает, словно живая.
Смерть не пожелала покинуть наш желтый дом — как будто начало сбываться пророчество Семена.
Сначала в надвинувшемся из-за оттепели болоте, прямо за сортиром, пьяный, захлебнулся Серега. Из-за того же наводнения дерьмо в сортире всплыло под самые окошечки, однако через край не перелилось, а то было бы еще эффектнее. Ночью пали заморозки, и нам с Николаем пришлось вырубать рылеевского сердцееда из ржавого льда. “Не вырубишь топором”, — как я ни старался, не умолкало у меня в голове.
Затем умер застенчивый разбойник Николай — с похмелья на подсыпке чего-то вдруг ослаб, прилег на мокрую щебенку и уже не встал. На поминках новоиспеченная вдова, утирая слезы, повторяла слова станционного доктора:
— У него было сердце семидесятилетнего старика. А все почему — все она, злодейка с наклейкой.
Казалось, она находила какое-то удовлетворение в том, что все произошло в полном согласии с наукой. Сына же происходящее совершенно не интересовало. За эту зиму у него пугающе увеличился нос, и звуки из горла вырывались как будто сами собой, отрывистые и гортанные. Но никто на это не обращал внимания — чего там, будет подсыпать не хуже прочих.
Рыболов Миша ближе к лету как будто тоже окончательно одичал среди рыб и камыша, старался мимо всех проскользнуть боком, — скоро сам на рыбу будет похож, ругалась его жена, на что Миша только втягивал голову в плечи и начинал еще быстрее распутывать леску.
Семен налаживал тусклую полиэтиленовую теплицу, вколачивая в нее вместе с гвоздями всю свою ненависть, и я впоследствии много лет вспоминал наш желтый дом, в котором выжили только куркуль и чудак. Отправляясь на последнюю дрезину, с двумя пудами духовности в абалаковском рюкзаке, я оглянулся в последний раз и впервые осмысленно прочел: ул.Рылеева. Я ль буду в роковое время позорить гражданина сан… Я счастлив, что могу дважды умереть за отечество…
С тех пор мне и открылось, что пресловутая духовность — способность жить грезами — не украшение, не глазировка на булочке, а самый что ни на есть настоящий хлеб, вода, воздух…
Словом — жизнь.
И когда народные заступники при мне начинали обличать преступления советской власти, — она-де заставила народ трудиться во имя каких-то химер, — я всегда возражал: главное ее преступление заключается ровно в обратном — она оставила народ без сказок.
А когда в моей жизни появилась Гришка, вернее, когда в ее жизни появилась сказка обо мне, я уже знал, что никогда больше не смогу оттолкнуть ни одну женщину, если мне случится стать воплощением ее мечты.
И пускай Командорский отнял у меня ключ в райский сад — он не сумел лишить меня чувства долга. Даже безоружный я буду служить женским грезам, что бы ни открылось мне при свете мрака.
Лишь бы только обезоруженная любовь сумела подарить нам блаженную слепоту.
Ушакова Елена Всеволодовна — поэт, эссеист, критик. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Санкт-Петербурге.
* *
*
Не скука, нет, не сплин, не боль и не печаль.
Цепляется тоска за сердце воровато,
Как робкий ученик за левую педаль.
Подавлена душа,каким-тогорем сжата.
И скука есть в тоске — как черный паучок
В прозрачном янтаре, и сплин, всегда готовый
С ферзем — наперерез, с конем — наискосок,
И пахнет, на беду, она печалью новой.
И всё сгущаются, всё ниже облака,
Клубятся дымные, и смотрит сиротливо
С укором рукопись ненужная, пока
В халат я кутаюсь, и тихо мокнет ива.
Дождю не скажешь ведь: приятель, прекращай
Свои дурачества! — он слишком свыкся с ролью.
Как электрички вой отрывист — словно лай,
Вскричит, гонимая внезапной, свежей болью…
И словно без толку зашел на огонек
Сосед прилипчивый и сел понуро с краю, —
Вот так, случается, желаньям поперек
Я собственную жизнь свою пережидаю.
Тоска! Тоскливо мне… такого слова нет —
Оттенка горького — в немецком, во французском,
Английском вежливом… Небес таких, примет
У них не водится — в России только, в русском.
* *
*
А все-таки Ангел-хранитель
В обиду меня не дает,
Не случай счастливый, а — мститель,
Вот что удивительно, вот!
И, может быть, всё не случайно,
А лишь потому, что с виной
Обиду связала я — с тайной,
Горячей и жгучей одной.
Победа не помнит провала,
Обида не знает вины.
Но всё, что гнала, отгоняла,
Тайком пробирается в сны.
И как-то на Каменный остров
Приехав — билетик в горсти, —
Обиду припомнила остро,
Считая: забыла почти.
Вот тут и явилось отмщенье,
Как в сказке; мой ангел, ты — был!
И я приняла как прощенье
Защиту таинственных сил.
Конференция в Италии
На заседании пленарном,
Когда притих полемик пыл,
Я вспомнила, что Леонардо
Да Винчи в этом парке был.
В окно мне виден светло-синий
Кусочек неба; рождена
Я здесь могла быть — Младший Плиний
Мне друг и пиния-сосна.
По лицам милых итальянок,
