настолько, что кажутся мхом.
Колыбельная
1
В усеченном занавескою
зазеркалье — дежавю,
доказательство невеское
сновиденья, где живу,
тишь, как маятник, качается,
ищет слово “интернет”.
Нету повода печалиться,
да и радоваться — нет.
Только белым, пар ли, парус ли,
в окнах высветлена тьма;
сквозь дождей густые заросли
в мокром шелесте — дома.
Только наледь темно-сизая,
только в ходиках “дин-дон” —
отзвук времени, нанизанный
на упругий камертон.
2
А. Ц.
Примешь таблетку, ночь коротка.
В кузове спичечного коробка
что-то вещает транзистор.
Гулом машинным день промелькнул,
шелестом шинным тьму промокнул,
в темном стекле отразился.
Время ложиться на бок и на
переучет в продолжение сна,
точно окошки сберкассы,
очи зашторить. Кончен прием.
Очередь дней на свету, и при нем —
все, чему время смеркаться.
Примешь таблетку. Сводка дождей.
В рубке кемарит свободный диджей.
Не с кем встречаться в эфире.
Спать. Запасные часы в пиджаке —
в случае, если на левой руке
вечность покажут цифири.
* *
*
Вспомнить проникшего света каемку
по окончанье простуды,
тенью сползающие на клеенку
контуры пыльной посуды,
шум во дворе, где табличка висела
с просьбой держать его чистым;
дворничиху(из квартиры, что слева)
с маленьким сыном-аутистом,
с тем, у которого мяч баскетбольный
я отнимал “на проверку”;
как объясняли: не видишь, он болен?
не приставай к человеку.
Вспомнить поминки, где рюмку и слово
держит дружбан-представитель.
Похороны получились на славу —
жалко, покойник не видел.
Гости прощаются, как на вокзале,
тушат в прихожей окурки.
Хочется, чтоб анекдот рассказали.
Мерзнется в замшевой куртке.
Свет, зажигаясь за дверью, не будит
то, что лежит вроде гири.
Что мне с того, что, когда нас не будет,
кто-нибудь будут другие?
* *
*
Постою на улице, покурю,
пусть в карманах кожанки — по нулю,
пусть на убыль в банке локальном счет.
Улица холодная. Что еще?
Медицинских знаний неполный свод.
Риновирус в капсуле. Перевод:
раздают по карточкам сквозняки
продавцы катаров окрест реки.
А река как сыворотка к утру.
А звезда вчерашняя — тусклый трут.
Я звезду погасшую докурю,
запущу окурком ее в зарю.
Постою на улице прошлых лет,
вспомню слово детское: пистолет.
Пистолетик, ласточка на катке,
на коньке, скрежещущем по реке.
А река как наволочка к утру.
Я не помню, где и когда умру.
В честь кого-то названа улица,
не Улисса, так хоть Маргулиса,
гражданина в сереньком котелке,
с удочкой спускавшегося к реке.
А река, простужена на ветру,
не дождется суженого к утру.
* *
*
Птицы летят над домами по весне
в рай, где кормушки прилажены к деревьям.
Жизнь обещает все лучшее во сне,
по пробужденье не пользуясь доверьем.
Въехавший двигает мебель за стеной.
Тумбочек или сервантов рокировка.
Чей-то портрет, повернувшийся спиной.
Вместо затылка — бумага, датировка.
Сколько отсрочек вмещается в тире
между двух дат, заключенных в скобки, в прочерк?
Год, из которого не вернусь к тебе.
Город, откуда уеду среди прочих.
Но тем старательней выверен пунктир
каждой детали, чем дальше друг от друга
и безвозвратней к зиме ведут пути
птиц и людей, в небо — клином, в воду — кругом.
* *
*
В девятьсот тридцатом начинавший,
до двухтысячного дотянувший,
в рифму что-то перед сном читавший,
в счетоводных книжках утонувший.
Если что и вспомню — строчки беглой
проговор. Читавший не ошибся.
Не мучнистой бабочкою белой,
к свету прибулавленной, осыпься.
А бесслезной надписью возникни
на плите, недалеко от дома.
ФИО и чин как на визитке.
Даты жизни как часы приема.
Горлова Надежда Алексеевна родилась в 1975 году в Москве, где и живет. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького. Работает в “Литературной газете”. Лауреат премии “Нового мира” за 1995 год (рассказ “Поездка в Липецк”), интернет-журнала “Русский переплет” (повесть “Паралипоменон”) и премии “Эврика” за 2006 год (повесть “Покрывало Ребекки”). Печаталась в журналах “Наш современник”, “Юность”, “Арион”, “Литературная учеба”, “День и Ночь”, “Подъем” и других.
Она попросила: “Напиши про меня! Напиши: живет такая девочка Ася… Напишешь, скажут: „Чего это мы еще будем читать!”” И Ася смущенно засмеялась.
Она оставила мне дочь и могилу.
1
Я развелась с Арсением и стала снимать квартиру в Москве. Прошлое мучило меня своей протяженностью. Как долог был самообман, сколько вязких лет я называла “простым человеческим счастьем” крайнюю степень горя — бессмысленность плотского существования, ложно оправданную необходимостью добывать пищу и разводить потомство. Жизнь, насыщающую только могилы.
— Арсений живет с девчонкой, беженкой из Таджикистана. Оначудненькая,у нее, видать, с головой не все в порядке. Да и здоровье у нее… — говорила моя сестра, переливая спирт и стараясь не вдыхать носом, чтобы не опьянеть от паров. — Ты ее скоро увидишь, она на уколы ко мне ходит.
И я увидела Асю — на восходе месяца, белого и полупрозрачного, как ее кожа.
Я увидела Асю через неделю после приезда на родину, где я не была целый год, точнее, целую жизнь: на этой земле я не жила, а спала в тяжелом наркозе. За неделю я узнала, что Ася больна, что у нее постоянные выкидыши, отец-пьяница, мать торгует шмотьем и кое-чем еще. Я не знала только, что Ася так красива: худая, рыжая и белокожая, с глазами серыми, как сам прах земной.
