— Когда все кончится, я позвоню вам в дежурку и отвезу домой, — пообещала я.
— Это в Митино-то? — не поверил он.
— Да хоть и в Митино.
Любительница экстремальных ситуаций между тем уже не держалась на ногах, и я упросила Глеба остаться на часок наедине со Славой в его новом агрегатном состоянии и отвезла Глашу домой. Когда вернулась, труповозка все еще не приехала.
Жаль, что Глаша не увидела этих ребят. Они были покруче врача. Еще спокойнее и тверже. Как географические великаны, стоя одной ногой на материке живых, а другой — на материке мертвых, они переносили людей слева направо, и масштаб их действий исключал всякую мелочность. Едва войдя в квартиру, они без обиняков донесли до меня мысль, что, если я хочу здесь жить дальше и пользоваться ванной, они уберут его “чисто”, но за это надо заплатить. Мысль была абсолютно доходчивой, я лишь спросила — сколько. Последовал точный ответ: пятьсот. Я созналась как на духу: у меня только триста. Географические великаны видели, что это не торг, а голая правда жизни, и так же просто согласились: хорошо. И принялись за дело.
Боже мой, как слаженно они работали, эти три молодых парня, — залюбуешься, если отвлечься от предмета, который они извлекали из ванны, соскребая со стенок и оттирая Славиными грязными и уже ненужными простынями, и паковали в черный полиэтилен, экономя слова и жесты.
Воды в кранах не было, и, закрыв за ребятками дверь, мы с Глебом продезинфицировали ванну остатками водки, найденной у Славы в холодильнике.
Хорошо, что я пообещала отвезти участкового домой, иначе Глеб не отпустил бы меня до утра, такого страху натерпелся от событий и впал в детство.
Когда я возвращалась из Митина в город, было уже четыре часа утра. На въездном посту меня остановил гаишник. Я вышла из машины. Он должен был найти предлог меня обнюхать: трезвый человек не вылезет из постели в такое время суток. Я приблизилась к нему вплотную и вздохнула, не дожидаясь предлога. Только беспокоясь за него: сама-то притерпелась к пропитавшей меня трупной вони.
Но он ничего не уловил в морозном воздухе: не отстранился. Он мудро смотрел в мои измученные глаза и ни о чем не спрашивал. Я тоже молчала и не торопилась соскользнуть с его взгляда. Как будто угрелась на нем. Как если бы долго-долго пробиралась из тыла врага к своим, силы давно вышли — и вот меня подхватили верные руки, в которых я могу наконец-то спокойно терять сознание. Такая роскошь. Вот чем был его взгляд, который он мне по-братски подставил.
И только когда я очнулась, он осторожно спросил:
— Доедете?
— Теперь доеду.
Разве можно покинуть эту страну, где твоя жизнь так ощутимо разветвляется на всех встречных, словно вы прошиты одной молнией?
Славу кремировали, его комната по закону прибавилась к моей, и я занялась квартирным вопросом. Так мы расстались с Глебом, дай Бог ему удачи. Из нашей коммуналки я забрала только Славины стулья, из-за которых часто его вспоминаю. Мне кажется, это его утешает.
Пшеничный Владимир Анатольевич родился в 1976 году в Томске. Окончил Томский политехнический университет. Поэт и художник. Публиковался во многих сибирских альманахах и коллективных сборниках, автор двух стихотворных книг. Живет в Томске.
Нет никакой ясной границы, за которой нерифмованный и безразмерный стих сползает в прозу. Чувство этой границы — поэтика верлибра. Она основана на том, что остается в стихе после того, что отброшено. Перечисление выйдет долгим и субъективным. Но, встретив Владимира Пшеничного на Форуме молодых писателей в 2002 году и прочитав его маленькую книжку, я был поражен зрелостью таланта и безошибочным чутьем законов жанра, текучего, как Протей.
За его стихами стоит традиция русского хайку, но только его духа (точечное впечатление с отсылкойв глубину, в бесконечность), без оглядки на форму, имитирующую японскую, свободная от всяких внешних правил. Каждое стихотворение здесь лепит свою форму заново, прислушиваясь только к стыдливой чуткости сердца, верного своему первому движению, не способного отдать его логическому развитию, ритмическому повтору — и научившегося вкладывать всю полноту чувства в одну метафору. У этих стихов есть сила сопротивляться времени.
Григорий Померанц.
* *
*
вы слышите треск
это рвется небо
будильник звонит
и звонит
а нам никак не проснуться
* *
*
история человечества
три секунды
бешеного наслаждения невесомостью
в оборвавшемся лифте
* *
*
Струйкой пара
покидает тело чайника
душа
* *
*
сегодня я лисица
я умею оборачиваться радугой
или камнем
по выбору
а хожу я с лицом человека
собирающего листья
* *
*
внутренний счетчик считает
километры моей любви
бумажной лентой уходящие вдаль
…и я со спичкой в руке
* *
*
дыхание птиц
смешанное со снами цветов
это все
