— К вечеру погода свалится, — озабоченно нахмурилась Пименария Васильевна. — Вишь, какие волохна ветер с лесу несет?
Она сидела на носу лодки почти навытяжку, как заряженное ружье, и тревожным голосом подавала команды. Но я и без нее знал, что мне делать. Речка Задериножку текла с обманной покорностью инока, чертила замысловатые змейки, узоры и каждую минуту напоминала, что особенно расслабляться нельзя. Наверное, сверху она была бы похожа на скрученную, перепутанную нить. Легкими поворотами руля я заставлял лодку подаваться то чуть вправо, то чуть влево, то давал ей сумасшедший разгон, а то виртуозно (так мне казалось по крайней мере) придерживал, без рывков и дерганий. Повороты, прижимы следовали так часто, что я то и дело отключал и снова включал мотор, чтобы случайно не наткнуться на топляк или корягу. “Вихрь” работал ровно и дремотно, как кот, которого приласкали. Было очевидно, что Витек, старухин сын, хоть и “жорился” третий день, однако мотор свой содержал в справности.
Убедившись, что купание ей не грозит, старуха успокоилась и перестала следить за речной обстановкой. Она разрумянилась на ветру, разговорилась, завспоминала старые добрые времена, когда с Варшинских озер брали рекордные урожаи щук, окуней и сигов и везли их по зимнику в Архангельск на Маргаритинскую ярмарку. Обозы выстраивались из двадцати — тридцати саней, и никого это не удивляло. Да и у самих хозяев озер оставался солидный приварок к семейному бюджету... А теперь водные плантации зарастают осокой и водорослями, дороги и тропы к ним заболачиваются, старики умирают, и некому уже расшевелить молодежь, увлечь ее прибыльным делом. Вот потому она и взяла озеро Перлахта в персональную аренду.
— А деньги откуда взяли? — спросил я, не отрываясь от руля.
— А сын Колька помог. Он у меня в Сыктывкаре народным артистом работает...
И снова пошла жаловаться на то, что угасает лесное и озерное сословие, уходит в небытие порода добытчика и ходока, на которой держалась когда-то вся Баская Выставка. И как знать — не отразится ли ее исчезновение на природе русского человека? Конечно, и сейчас в деревне немало мужиков, кто выезжает на Варшу, чтобы заготовить рыбы на зиму. Без щуки и окуня ни одна семья за стол не садится. Но этот промысел держится на стихийном энтузиазме: нет хороших сетей (запусков, как здесь говорят), многим не хватает опыта, экипировки. К тому же не каждый любитель-одиночка способен унести на плечах, через мхи и болота, сотню-другую килограммов скоропортящегося продукта. Да и бензин нынче шибко дорог — много не наездишься на “Вихре”. А ведь озера перекипают от нагулявшей вес рыбы, и пора, давно пора, размечталась “фермерша”, сплотить из случайных добытчиков рыбацкую артель на правах кооператива. А то что получается? Куда черт не пролезет, туда бабку пошлет. Вот она и пошла, чтобы вставить перо “сопленосой молодежи”. Тем более, что нашелся один предприниматель из райцентра Мезень, готовый принять у нее ббольшую часть озерного урожая.
Я зачалил моторку в удобную бухточку, как велела старуха, и мы двинулись тропинкой вглубь зеленого парнбого сумрака. В дымчатом сне стояли деревья, отбрасывая густые тени. Повеяло холодом, все вокруг сделалось тусклым, почти призрачным, из низин поплыли слоистые пряди тумана. Мы шли в сторону озера Перлахта, и я увидел сквозь частокол стволов развалы барачных строений в зарослях иван-чая, угловые вышки без крыш, ржавую путаницу колючей проволоки.
— Это что — оттехвремен осталось?
— Нет, это еще лишенцы строили, “вшивики”, как их называли. Слыхал о таких, нет? Херсонские немцы, крымские татары, правобережные украинцы — их еще в двадцать девятом году сюда пригнали. Охти-мнеченьки! Ежли далее сказывать — дак слов не хватит! Двадцать зим в тайге просидели — вот как во дак ведь! Недаром говорят: немец да татарин — что твоя верба. Куда ни ткни, тут и принялась...
И она рассказала, что был на этом месте спецпоселок с многозначным порядковым номером и был здесь спецколхоз “Великий Октябрь”, где работали люди особенные, семижильные, кремень-люди. Молитвой и трудом спасались и других утешали в горькой юдоли. “Града настоящего не имеем, а грядущего взыскуем”. Одни Христу поклонялись, другие — пророку Магомету, но никогда не ссорились между собой, никогда не собачились. Такие они были, эти братья по топору и пиле, тряпичные куклы с закутанными до самых глаз лицами, когда строем по пять человек в шеренге выходили на лесоповал. Лес был их богатством и спасеньем. Лес-отец, лес-сын, лес — дух святой... Он, кормилец, питал, поил, лечил и одевал людей. Из дерева были почти все домашние принадлежности. Лапти, тарелки, солонки, хлебницы, умывальники и вся тара делались из бересты. Вместо железных гвоздей в ход шли сучья лиственницы. Из ивовых прутьев плелись корзины и орудия лова для рыбы. В лесу поселенцы находили и всякие лекарственные снадобья: золотуху лечили отваром из ягод морошки и черники; чахотку — травой мать-и-мачеха; багульник, плаун-трава помогали от желудка, а вместо пластыря к ране прикладывали лист подорожника.
Оттуда, из леса, брали и все природные красители: бородатый лишайник, растущий на стволах берез, давал устойчивую желтую краску, подмаренник травянистый — красную, березовый лист в соку — зеленую, конский щавель — черную. И каждая поселенка — молодуха или старуха — знала, где и в какую пору лета брать это сырье, чтобы выкрасить шерсть, лен или кожу... Пименария Васильевна и меня пыталась просветить в этом ремесле: мало ли что может случиться, вдруг и тебя зашлют в какую-нибудь тмутаракань?
