— Давай съездим к кому-нибудь на дачу, — предлагаю я. — На выходных, а?
— К кому?
— К Ленке… У нее дом под Подольском. В дачном поселке. Помнишь Ленку из медучилища?
Лева отвечает, что ни на какую дачу нас никто не возьмет, что не те времена, да и дачи тоже не те, что ненавистно ему злое огородничество, а вот если видеокамеру заиметь, то он бы поехал по давно задуманному маршруту, наснимал кина… Ему опять отчего-то томительно — сидит согнувшись, покачивается, волосы закрыли лицо.
Откупориваем вторую бутылку. Прикладываюсь первым: пряно, приторно.
Вспоминаю Левину тетку в комнате. Или — мать. Похоже, это все-таки его мать… Спрашиваю:
— Левка, а где твой батя?
— Помер. Он был зубным техником. Обычным техником. Понимаешь?
Киваю. Мне представляется фигура в белом халате, но без лица, — такая покойная, семейная.
Лева уже заметно опьянел. Увлеченно рассказывает:
— В отстойнике водятся большущие бычки. Много. Отец их на удочку тягал. А вон справа в болоте, где кусты, живут гадюки. Теплое болото. Они зимой не засыпают, тоже ползают. Я там в детстве лазил… Ща, погоди. — Он встает и неторопливо идет к этим кустам.
— Куда ты?
Не отвечает. Удаляется.
Что-то ищет в темноте.
Вскоре вернулся — весь в грязи. Ботинки чавкают. Допивает вино. Некоторое время смотрит, наклонясь, на рюкзак, затем вытряхивает из него “уфимку”.
Накачиваем ее. Он дует в один сосок, я в другой. У лодки две камеры, для безопасности. Надо надуть получше. От напряжения у меня кружится голова.
Лева несет “уфимку” к воде.
С бетонного берега осторожно, чтоб не перевернуться, залезаем в лодку, садимся лицом друг к другу, упираясь коленями.
Лева гребет маленькими алюминиевыми веслами.
Останавливаемся на середине водоема. Рядом в темноте — всплеск.
— Утки. Они тут зимуют даже, — тихо говорит Лева.
После кагора с тортом мне жарко.
На дно лодки натекла с Левы грязная жижа, и у меня намокли штаны. Он курит, часто затягиваясь, кашляет. Сбоку, из-за невидимой промзоны — отдаленный гул шоссе, с другой стороны — призрачно проглядывают сквозь испарения отстойника огни многоэтажек. Лодка медленно, почти незаметно плывет, поворачивается, — над косматой головой Левы и огоньком его сигареты — то край черного, беззвездного неба в стороне над пригородом, там лес, то розоватое свечение района. Сонно и незлобно облаивают кого-то на берегу, за оградой, храмовые собаки. Испытание проходит нормально.
КУКЛА ФУСУКЭ
Как долго мы идем через этот парк… Он огромен, и сейчас здесь безлюдно, один раз только — пожилой физкультурник пробежал по дорожке вдалеке.
Тут много животных. Под кольцевым шоссе для них вырыты тоннели, чтоб всякий зверь, когда захочет, мог вернуться в настоящий лес.
Где-то там, впереди, должна быть железная дорога.
С виду ты совсем девочка, но вот — везешь синюю коляску, в ней твой маленький сын. Сидит, машет березовой веткой, иногда запрокидывает неловко голову, смотрит в просвет аллеи, на косматые верхушки лиственниц, улыбается, и ты думаешь, наверно, что он видит там ангелов. Ты говорила мне как-то, что дети это умеют… Вряд ли. Ведь твой ребенок слишком близок к нашему миру, в котором он к тому же еще ни разу не видел своего отца.
Обычно вы гуляете здесь вдвоем.
— Мам, поем к поедам, — просит он сегодня.
— Хочет смотреть на поезда. — Ты останавливаешься и застегиваешь ему верхнюю пуговицу кофты. — Малыш, пойдем лучше к елочкам? Помнишь голубые елочки? Там песочница…
Но твоему сыну нужны поезда. Он выронил свою ветку и готов заплакать.
И мы идем к железной дороге.
Тонкие частые тени ветвей перебегают по коляске, по твоим рукам и лицу, под ногами шуршат камешки с песком и древесный сор. Аллея — в солнечных пятнах, узкая и длинная, не видно конца — посыпана рыжим речным песком, и я вспоминаю, что собирался этим летом съездить куда-нибудь на Волгу.
— Представь, — говорю я тебе, — что вон там, в конце дороги, прямо за деревьями, настоящее море. Теплое, как полагается.
— Знаешь, а я ведь на море не была. Надо в августе на Черное купить путевку, недорогую. Подруга недавно вернулась из Новороссийска, говорит, нормально там, какой-то пансионат недорогой. Позвоню ей, спрошу.
Отчего-то мне кажется: раз у тебя есть ребенок, ты уже все должна знать и уметь, везде побывать. И на море, конечно. И не на одном.
Твой сын повернулся и внимательно, как-то испытующе посмотрел на меня. Да, наверно, я сказал глупость, про море… Последний раз ты обиделась, когда гуляли вечером и я, подняв, поставил тебя на скамейку: “Я не игрушка, понял? Убери руки!”
Некоторое время идем молча. Неужели и сейчас что-то не так?
Но ты спросила:
— Помнишь, как мы познакомились? Ты меня тогда клубникой кормил. С рук. Вышел на улицу с горстью. Смешно.
— Да. Еще очень холодно было. На бульваре, вечером. И снег, — ответил я.
Ты достала из кармана коляски пластмассовую бутылку с молоком.
Ребенок пьет, неуклюже держа ее обеими руками. Ты стоишь рядом, смотришь, чтоб не облился, вытираешь платком белую струйку на его щеке.
Вы не похожи. Он русый, крупный для своего возраста, а ты невысокая и смуглая. Может быть, в тебе есть чуть восточной крови, — такиемягкие, но точные, будто рисованные черты.
