троиххватит? Я не один, сам понимаешь.
— Пожалуй, нет, — тут же ответил Охлопков с облегчением.
— Хм... гм?
— Я тоже не один.
— О! Великолепно. Купим вина — и...
— Вряд ли, — мрачно сказал Охлопков.
— Не понял? Какие-то проблемы?
— Да...
— И... они нерешаемы?
— Нет.
— Этого не может быть. Перестань, дружище. Ну же, очнись! Что понурился? Взгляни на меня. Если бы ты взглянул, то увидел бы: мое лицо сияет бодростью, как пожарная каска на смотре. Несмотря ни на что. А смотреть есть на что. На все эти мерзопакостные обстоятельства. Ну и что? Я не раскисаю. Переиграл в юности руку, блестящую карьеру пустил под откос... — Степовой скорбно помолчал, и в это время Охлопков вспомнил бравурные деревянные звуки партизанского пианино, это был какой-то фокстрот. — И восстал, аки псица Феникс из, можно сказать, пепла. И кто знает, возможно, даже наверстал упущенное в ночных бдениях. Впрочем, и тут судьба показала мне козью морду. Возможно, со стороны все выглядело комично, но мне было не до смеха. На самом деле история получилась печальной. Я лишился почти всего. Но не угас и не повесил нос! Чего и тебе.
— Хорошо.
— Итак, мы идем.
— Нет, — остановил его Охлопков. — В следующий раз.
— Черт возьми. Ты, дружище, меня удивляешь. Озадачиваешь. Это не по-товарищески. У пожарных так не принято.
— Жаль.
— Но, дружок...
— Какой я тебе дружок! — взбесился Охлопков.
— Как... извини... Не друг?
— Нет.
— И то верно, волк свинье не товарищ, — резко заметил Степовой и бросил трубку.
— Какой-то... кошма-а-ар, — простонала Ирма, ворочаясь на стульях.
— Я предлагал лечь в кассовой.
— Ты вообще хотел меня там оставить, в газетном домике.
— Хочешь чаю?
Телефон зазвонил. Охлопков помедлил, взял все-таки трубку. И услышал вой. Затем — гудки. Он засмеялся и вышел из фойе на террасу, закурил.
Почти все окна домов были черны, два или три беспокойно желтели. Он смотрел вверх, стараясь разглядеть провода, столь опасные для ночных воздухоплаваний... Ему чаще снились блуждания в каких-то переулках, подземных переходах. Однажды — плавание в подземной реке там, где никакой реки не было, — в земляном средневековом валу напротив горисполкома... Там был вход в подземелье, прикрытый намертво заржавевшей железной дверью. Между дверью и косяком оставалась щель, в нее и протискивались ребята, вооружившись фонариками. Подземный ход был короток и упирался в завал. А ему приснилось путешествие в глубине подземного вала по подземной мерцающей (откуда-то просачивался свет) реке; он плыл и иногда видел впереди лодку и фигуру человека в ней; однажды ему удалось разглядеть круглое раскосое лицо, черные волосы; этот человек иногда взмахивал веслом, привлекая его внимание, показывая, куда дальше плыть, — и ему было отчего-то жаль, что лодочник сейчас исчезнет навсегда, как это обычно бывает в снах (а вопреки утверждению какого-то американца, о котором говорил звонивший по ночам, иногда осознаешь сон во сне и с печалью или, наоборот, с радостью понимаешь, что в следующее мгновение проснешься), и лодка ушла за каменный выступ, а он поднялся по мокрым ступеням к свету и оказался перед стеклянной дверью, лег и отдохнул здесь немного; почему-то не хотелось спешить; в этом “вестибюле” было уже сухо, тепло, свет летнего дня заполнял все; внезапно он снова увидел лодку и лодочника, медленно уплывавших по подземной реке, заулыбался: значит, это возможно... — и резко проснулся, сразу сообразив, что на самом деле уснул в фойе, хотя собирался лишь немного вздремнуть и разбудить Ирму до прихода уборщиц, чтобы она вышла и обождала его где-нибудь, не хотелось объясняться с фуриями дня в черных резиновых перчатках. Но они уже были здесь, за стеклом. Одна колотила в дверь, а другая — старуха с мужицким восковым носом — прижималась лицом к стеклу, загораживаясь ладонями, чтобы лучше все рассмотреть. Растрепанная Ирма сидела на стуле и изумленно озиралась. Прямо на нее глядели звезды кино. Охлопков встал. Старуха с мужицким носом его увидела, взмахнула рукой.
— Что мне делать? — испуганно спросила Ирма.
— Иди в зал, отопри любую дверь и выходи.
Ирма покосилась на чернеющее нутро зала и покачала головой:
— Ятудане пойду.
— Ну, включи там свет, справа, как войдешь, за портьерами.
— Н-нет.
Уборщицы дергали дверь, стучали. Ирму они не могли видеть.
— На ключи, иди в кассовую.
Он бросил ей ключи. Ключи со звоном упали на пол. Ирма подобрала связку, взяла куртку и пошла. Охлопков направился к двери.
В фойе ворвались уборщицы, высокая сумрачная женщина в плаще с капюшоном и седая старуха в черной куртке и платке.
— Что здесь творится, в конце концов! — каркнула старуха, шаря по фойе маленькими глазками.
Высокая сумрачная женщина кашлянула и пронзительно взглянула на него.
— Это кинотеатр или ночлежка? — крикнула старуха. Она шла, поводя крупным носом.
Охлопков хмуро, виновато помалкивал. Старуха быстро переоделась в халат, натянула резиновые перчатки, взяла ведро, швабру и двинулась к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Ключи где?
В связке были ключи от кабинетов, кинопроекторской.
— Да ты не продрыхся, что ль? Утро на дворе, Емеля!
— Хай-хай-хай! — высоко захлебываясь, засмеялась вторая уборщица.
