Новый мир, 2003 № 11 - [12]

к личному жизненному опыту».

Но вот что замечено:

тот, кого легко обмануть в искусстве,

в быту проявляет недюжинную смекалку,

знает свою выгоду,

не упустит,

а тот, кого не проведет даже Федор Михайлович,

наделен рискованным бескорыстием,

беззащитен,

и обмануть его нетрудно —

он сам обманываться рад!

2

Визит в Америке

Он выглядел молодым человеком,

а она — стареющая,

толстая, маленькая,

сильно накрашенная,

глупо хохочущая собственным словам,

в мятом, до пят, коричневом платье.

Нас было четверо за длинным столом

в огромной столовой.

Ножи и вилки обменивались тихими блестящими репликами

с фарфоровыми тарелками.

Он помалкивал

и с прилизанными волосами на косой пробор

походил на Молчалина.

Я подумала: деньги?

Но оказалось, что она на пенсии,

а он — преуспевающий физик

и занят в престижной фирме.

Когда мы уходили, в прихожей

она стала совать мне в руки

старый мохеровый шарф

и клеенчатую потертую сумку.

Но не успела я открыть рот — только подняла брови,

как он подскочил, шепча:

«Возьмите, возьмите!» —

и выражение лица было такое,

как будто жизнь зависела от того,

приму ли я эти непрошеные дары…

Мы вышли на светлую еще улицу,

чудное облако неподвижно висело.

Вдруг показалось… кто-то смотрит неизвестно откуда:

впалые щеки, борода

и глубоко посаженные

маленькие,

печальные

два уголька в темноте…

Достоевский!

* * *

Жизнь, скажи мне, что же ты такое?

Теплый сумрак комнаты спрошу,

Снежный саван за окном, левкои

В вазочке, глаза на них скошу —

Что-то знают, прячут… Не довольно ль

Этого молчанья в полутьме?

Жарко, зябко, радостно и больно,

Мышью стих копается в уме.

Чтобы видеть — мало, мало зренья,

Португальцем сказано одним, —

Философские предрассужденья

Надо отменить, рассеять в дым,

Перепутать слух и обонянье

(«Слышать запах» — верно говорят),

Осязанье, нежность, упованье,

Горечь, радость, страх поставить в ряд

Неразрывный…

Смысл — в неразберихе,

В суффиксах, в сугробах, в облаках,

В расплывающемся блике,

В капле меда на губах.

* * *

Отзывчивости вид, верховной тишины!

Будь я священником — католиком, допустим,

Я знала б, как внушить смирение: нужны

Морская рябь, рассвет и под балконом кустик.

Как называются те красные цветы?

Такие круглые, огромные, как блюдца,

Краснознаменный хор: они раскрыли рты.

«Собачьи розы» — так у нас они зовутся.

И в затаенный час рассвета из-за гор,

Найдя в их контуре удобную ложбинку,

Как будто плавится и льется (до сих пор

С картиной той живу сияющей в обнимку)…

Разоблаченное, без бахромы лучей —

Самсон остриженный! — в ребристые бороздки

Морской поверхности зарылось славой всей

И нежной кротости разбрасывает блестки.

На крышах хвойные иголки, а не мох.

И тень узорная то упадет, то встанет.

Не знаю, любит ли и помнит ли нас Бог —

Он тенью на стене танцующею занят.

Не мы, понурые, а пляшущая тень!

Не мысли бедные, а лепет, бормотанье,

Блаженства признаки — смотреть бы целый день, —

И нет сомнения в Его существованье!

* * *

Отель на берегу, на пляже, белопенной

Волнистой линией очерчен и лежит

Как высший замысел, жемчужина вселенной,

Узорной шапочкой солярия накрыт.

Проходим холл — диван и греческие вазы,

В кадушках деревца с двуцветною листвой,

И пятнышки на ней, как счастья метастазы,

Живучей зелени и жизни отпускной.

Ступени мраморные, красные колонны,

Бассейны хлюпают в двуместных номерах…

Здесь роскошь лишняя живой, одушевленной,

Смотри, становится при свете и впотьмах:

И эти лестницы, и эти коридоры —

Не часть обители, а словно бы жильцы,

Фантомы прошлого, в компанию которых

Мы чудом приняты, как ниши и торцы.

Чтоб, может быть, в краю, где правил некто Минос

(А Минотавр был сын — побочный, говорят),

Мы коммунальный быт забыли бы и примус,

И неолитовое племя октябрят.

* * *

Все происходило, как в печальной

Сказке андерсеновской известной

В день, когда он к берегу причалил

Этой жизни, времени и места.

Пожелали мужества и силы,

Приходя по очереди, феи

Новорожденному — спящий, милый,

Запредельным сном еще овеян.

Пожелали разума и чести,

Подарили доблестную память,

Рисовали этот облик вместе,

Словно приготовились обрамить.

Снарядили конницу-удачу…

Но одна (ее не приглашали)

Пожелала ко всему в придачу

Слезы, беспричинные печали.

И осталась выморочной тенью

Жизнь — согласно каверзной поправке,

Маленькому как бы добавленью,

Превращенью страшному, по Кафке.

* * *

Ползет по мокрому стеклу

Осенняя слепая муха,

И тень ее снует в углу,

По занавеске — там, где сухо.

Ее двойник размытый от

Цветка к цветку переползает

Так аккуратно, словно шьет,

Как Андромаха вышивает.

Казалось бы, не может быть

Ни символом, ни сообщеньем,

Ни образом — лишь удивить,

Привлечь внимание движеньем.

Но мне — мне эта тень и ряд

На полках книг моих согласно

Сквозь пыльный бортик говорят,

Что будет жизнь еще прекрасна:

Я прочитаю, я пойму,

Увижу, получу, поеду,

Проснусь, услышу, обниму,

Во вторник обниму и в среду…

Смешной для месседжа предмет?

Но тем вернее, чем ничтожней,

Способен отразить весь свет,

И тот — с надеждой внеположной!

Александр Солженицын Угодило зёрнышко промеж двух жерновов

Окончание. Первая часть «Очерков изгнания» Александра Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» напечатана в «Новом мире», № 9, 11 за 1998 год, № 2 за 1999 год, вторая часть — № 9 за 2000 год, третья часть — № 12 за 2000 год, № 4 за 2001 год.