Призрак Юрки содержался в той комнате, которая в Витином доме была бы кухней.
Он сидел, откинувшись на диване, глаза безумно сверкали на бледной, как сыворотка, физиономии. В свитер его грязь была втерта так, словно его метров двести тащили по земле. На столе лежал прозрачный полиэтиленовый мешок, на дне и слипшихся стенках которого стыли какие-то желтоватые сопли.
— Вот, пожалуйста, клей «Момент», — дружески обратился к Вите новый лейтенант. — А нам с вами ботинки нечем заклеить. Их трое было на площадке, но двое через чердак рванули, а этот лежал жмуриком.
От призрака Юрки призраки милиционеров требовали одного: назвать своих партнеров, и дело будет предано забвению: никаких протоколов, никаких сообщений ни в школу, ни папе с мамой по месту работы. («Вон у тебя какие родители хорошие, а ты клеем дышишь, как гопник! Здоровые ведь уже парни, взяли бы бутылочку…»)
Однако Юрка твердил не вполне еще твердым языком, что видел своих партнеров впервые в жизни.
— Они тебя бросили, а ты их выгораживаешь? — как последнего дурня спросил его лейтенант.
— А что им, меня на себе тащить, когда уже менты… когда милиционеры поднимаются?
— «Менты»… Гляди, какой бывалый!
За «ментов» Витя еще раз врезал бы сыночку по сывороточной роже, но во сне не стоило лезть вон из кожи.
В сновидении пошли в ход всякие страшные слова: принудительное лечение, спецпэтэу, колония, штраф на родителей (этим Витю можно было испугать меньше всего), сообщение на работу…
Витя был наслышан и о принудительном лечении, где случайно залетевшие мальчишки заводят тесные связи с матерыми наркоманами, и о спецпэтэу, где новичков спускают в тумбочках по лестнице с пятого этажа, а при Юркиной склонности нигде не быть последним человеком — либо он прирежет, либо его прирежут… Поэтому Витя с магнетизирующей требовательностью посмотрел на тень Юрки (на такой риск нельзя идти даже во сне), но та принялась истерически колошматить себя в грудь и нетвердым языком, с завываниями выкликать, что лучше он пойдет в колонию, чем будет жить, зная, что он вломил…
Этот термин тоже не укрылся от внимания допрашивающих — они понимающе усмехнулись.
— Ты еще строишь из себя Зою Космодемьянскую!.. — заорал Витя (несколько даже утрируя свое бешенство, чтобы подладиться к видениям блюстителей порядка — и подладился).
— Не Зою Космодемьянскую, а Леню Голикова, — юмористически поправил фантом лейтенанта и прибавил строго: — Ты что, герой нашего времени?
— Нет, — потупился призрак Юрки.
Вите ужасно захотелось сообщить, что Юрка уходил вместе с улизнувшим Быстровым, но, разумеется, он не мог себе такого позволить даже во сне. И при всей своей перепуганной обалделости он ощутил глубинную гордость, что Юрка сохранил верность своим отвратительным друзьям.
Многажды повторенное слово «контроль» в конце концов раскрыло сердца милиционеров («сознательности» они знали цену), и дело до следующего раза было предано забвению, а Витя наконец поверил, что все происходило наяву.
— Здоровски ты, папа, умеешь отмазываться, — робко, но не без восхищения сказал Юрка, когда они вышли во тьму.
Витя смолчал, чтобы не сорваться на членовредительство (каким ребенком он еще был в ту пору!).
— Но ведь все же хорошо кончилось?..
— Хорошо?!. А унижения мои?!. — Витя наконец сорвался на оплеуху, но Юрка был начеку. — А то, что ты занимался этой гадостью?!.
— Но интересно же попробовать!.. Ты говоришь — унижения… да перед ментами не такие, как ты, слюнтявку гонят — и то не считается унижение — это как охота, кто кого перехитрит. Ты еще скажи спасибо, что к Корзуну в отделение не повинтили — у него никто не отмажется! — В Юркином голосе послышалось почтение. — Даже ты. Если, может, потренируешься…
— Так ты что, дальше собираешься продолжать? В спецпэтэу хочешь?
— Ты их не слушай: колония, спецпэтэу… Туда таких загоняют, которых я сам стремаюсь! А то бы уже полмикрорайона в спецпэтэу отправили, все бы школы опустели… Ничего они не могут сделать!
Витя не знал на этот счет никаких точных законов, но генетически усвоенное чувство социальной беззащитности говорило обратное: сделать могут все, что захотят.
— А чего такого? — рассуждал осмелевший Юрка. — Все пробуют, а ты сразу такую панику устраиваешь! Вы с мамой совершенно не готовы к атмосфере двадцать первого века. А еще левые!
Политикой Витя в ту пору вовсе не интересовался и «левым» был лишь в том отношении, что верил в добрые наклонности человека, верил, что свободу употреблять во зло способны лишь отдельные волки да свиньи. Теперь же он знал, что человек способен быть хуже целой стаи волков и целого стада свиней: человек человеку очень даже может быть не волком и не свиньей — аллигатором. И не какое-то там чудовище из подворотни, а самый обычный и даже симпатичный человек, с которым ты годами делил кров и стол. Человек — такое существо, за которым нужен глаз да глаз, — так теперь Витя понимал человеческую природу. Человеческую породу.
Директриса престижной физматшколы походила скорее на доцентшу, чем на учителку. Ястребиностью глаз и ноздрей она заставляла забыть о некоторой расплывчатости ее фигуры.
